Шаляпин в Петербурге-Петрограде - [43]

не могла что-либо предпринять самостоятельно — необходимы были изменения

закона о пенсионном обеспечении. И тогда хористы решили обратиться

непосредственно к царю, воспользовавшись его присутствием на спектакле

«Борис Годунов».

Теляковский, находившийся в тот вечер в зрительном зале, так рассказывал о

случившемся: «Увидев хор на коленях, Шаляпин стал пятиться назад, но

хористы дверь терема ему загородили.

Шаляпин смотрел в направлении моей ложи, будто спрашивая, что ему

делать. Я указал ему кивком головы, что он сам видит, что происходит на сцене.

Как бы Шаляпин ни поступил — во всяком случае он остался бы виноват.

Если станет на колени — зачем стал? Если не станет — зачем он один остался

стоять? Продолжать стоять, когда все опустились на колени, — это было бы

объяснено как демонстрация. Шаляпин опустился на колено...

Публика, вообще довольная спектаклем, была заинтересована и этой на вид

патриотической манифестацией.

На самом деле хор имел приготовленное прошение на высочайшее имя, в

котором излагал свои нужды и жаловался на дирекцию все по тому же вопросу о

пенсиях».

В официальных же сообщениях истинные мотивы демонстрации не

указывались — исполнение гимна расценивалось как верноподданнический

порыв, а невольное участие в нем Шаляпина всячески преувеличивалось.

Правящим кругам было выгодно подчеркнуть «патриотичность народа» и

вместе с тем скомпрометировать великого певца в глазах революционно

настроенных масс. И это в известной степени удалось.

Горький, который жил в это время на Капри, узнал о коленопреклонении

Шаляпина из газет. Шаляпин сначала не писал Горькому о случившемся: он не

находил в себе сил объяснить другу свой поступок. Много раз певец брался за

перо, но потом рвал написанное. Однако встреча с Горьким была Шаляпину

крайне необходима.

Только в июле 1911 года, после окончания сезона, Шаляпин написал

Горькому о своем желании встретиться с ним, написал очень осторожное и по

содержанию как будто бы обычное письмо, сообщая, что собирается приехать.

Но в одной фразе вдруг проскальзывает горячая тоска: «Мне очень хочется о

многом поговорить с тобою».

Горький немедленно ответил: «Получил твое письмо, Федор Иванович, и —

задумался, сильно удивленный его простотой и краткостью.

Мне казалось, что в силу тех отношений, которые существовали между

нами, ты давно бы должен написать мне, как сам ты относишься к тем диким

глупостям, которые сделаны тобою к великому стыду твоему и великой печали

всех честных людей в России.

И вот ты пишешь мне, но — ни слова о том, что не может, как ты знаешь, не

может не мучить меня, что никогда не будет забыто тебе на Руси, будь ты хоть

гений. Сволочь, которая обычно окружает тебя, конечно, отнесется иначе, она

тебя будет оправдывать, чтобы приблизить к себе, но — твое ли это место в ее

рядах?

Мне жалко тебя, Федор, но так как ты, видимо, не сознаешь дрянности

совершенного тобою, не чувствуешь стыда за себя — нам лучше не видаться, и

ты не приезжай ко мне...»

Такой ответ еще более взволновал Шаляпина и привел его в полное

отчаяние. Он снова написал Горькому, взволнованно и теперь уже предельно

откровенно рассказал об обстоятельствах нелепой истории.

Подробное письмо Шаляпина многое объяснило писателю. «И люблю, и

уважаю я тебя не меньше, чем всегда любил и уважал, — ответил Горький, —

знаю я, что в душе — ты честный человек, к холопству не способен, но ты

нелепый русский человек и — много раз я говорил тебе это! — не знаешь своей

настоящей цены, великой цены... А видеться нам нужно...»

Вскоре Шаляпин и Мария Валентиновна приехали на Капри. Друзья,

соскучившиеся друг по другу, много говорили. И лучшие слова Горького о

Шаляпине были написаны именно в те дни, когда певец жил у Горького,

исповедуясь ему в своих мыслях и поступках. И Горький еще лучше и глубже

понял удивительную душу Шаляпина, великого русского самородка.

Горький убеждал А. В. Амфитеатрова помириться с Шаляпиным: «Очень

плохо ему, трудно. И похож он на льва, связанного и отданного на растерзание

свиньям». Алексей Максимович написал письмо Н. Е. Буренину, в котором

изложил свое понимание поступка Шаляпина и свое отношение к нему:

«...Осудить Шаляпина — выгодно. Мелкий, трусливый грешник всегда старался

и старается истолковать глупый поступок крупного человека как поступок

подлый. Ведь приятно крупного-то человека сопричислить к себе, ввалить в тот

хлам, где шевыряется, прячется маленькая, пестрая душа, приятно сказать: «Ага,

и он таков же, как мы»... Такие люди, каков он, являются для того, чтобы

напомнить всем нам: вот как силен, красив, талантлив русский народ! Вот плоть

от плоти его, человек, своими силами прошедший сквозь тернии и теснины

жизни, чтобы гордо встать в ряд с лучшими людьми мира, чтобы петь всем