Шаляпин в Петербурге-Петрограде - [32]

участием Шаляпина.

Стасов ликовал, это был для него большой личный праздник — ведь он всю

жизнь пропагандировал творчество Глинки. За несколько дней до памятного дня

он писал Глазунову, обращаясь к нему с просьбой помочь И. Е. Репину, который

желал принять участие в торжествах, побывать на спектакле и на церемонии

открытия памятника: «Мне смертельно хотелось бы, да и самому Репину тоже,

чтобы ему быть 3 февраля и на открытии у нас «Америки» (так Стасов называл

новый памятник. — Авт. ) на площади Мариинской (имелась в виду Театральная

площадь. — Авт. ), а также на шаляпинском Фарлафе внутри оперного дома — в

тот же вечер. Ведь Репин порядком повозился с обоими этими ребятами: с

Михаилом из Смоленска (имеется в виду Глинка. — Авт. ) и с Федором из

Казани (Шаляпиным. — Авт. ). Обоих писал и рисовал он. Да еще и будет,

наверное. Значит, как бы ему хотелось повидать обоих, одного на площади с

венками, другого на театральном паркете, где он прячется „во рву”».

Готовя партию Фарлафа, Шаляпин часто советовался со Стасовым.

— Эх, Владимир Васильевич, — говорил Шаляпин, — если бы я слышал в

жизни столько, сколько вы!

— А на что вам? — лукаво отвечал Стасов.

— Да вот знаешь, за кого уцепиться, когда делаешь новую роль. Пример —

Фарлаф! Вы вот Осипа Афанасьевича Петрова слышали?

— Слышал, и это было очень хорошо, но...

— Что но?

— Надо всегда думать, что сделаешь лучше, чем до нас делали.

— Знаете, стыдно, а я так вот и думал, да только надо на вас проверить.

— А ну-ка покажите.

— Хочу я так, — говорил Шаляпин, — не вбегает он на сцену. Можно?

— Ну почему же нельзя.

— Фарлаф лежит во рву, то есть я лежу, и убедил себя, что давно лежу и

вылезти страшно, ой, как страшно. И когда занавес пошел — на сцене ни-ни, ни

души, и вдруг из рва часть трусливой, испуганной морды, еще и еще, и вдруг вся

голова, а затем — сам целиком, вот вытянулся...

«И тут, — вспоминал свидетель этой беседы академик Б. В, Асафьев, —

было продемонстрировано все появление Фарлафа, и когда он показался весь, —

Шаляпина в комнате не было, а стоял гигантский верзила, сам себя напугавший.

— Я весь дрожу, и если бы не ров, куда я спрятался поспешно... — Белове

«куда» были неуловимо очаровательные трусливые акценты с паузочками, а взор

тянулся пугливо к рву. .

Надо было видеть радостную восторженность Стасова. Он тоже вытянулся

во весь свой громадный рост перед Шаляпиным и поцеловал его: «Ну уж

бесконечно умнее, тоньше и вкуснее, чем у Петрова». Дальше шли объяснения,

показы всей роли Шаляпиным и красочные «вставки» Стасова о Фарлафах

разных эпох, а кстати и о самом Глинке.

Заключительный свой жест — прихлопывание земли ногой вслед за

исчезновением Наины — Шаляпин показал изумительно, к окончательному

восторгу своего собеседника. Фарлаф — Шаляпин смотрит в пустое

пространство, и чувствовалось, что он еще видит «страшную старушку». Вдруг

обрадовался: «Нет!» И тут же струсил. И вот, чтобы убедиться, что

действительно никого уже нет, он сперва прощупывал ногой место исчезновения

Наины, потом с торжеством вступал на него всей тяжестью фигуры Фарлафа, и

тогда уже начиналось ослепительное «хлестаковское» хвастовство: „Близок уж

час торжества моего!"»

Последняя встреча Стасова с Шаляпиным состоялась 3 сентября 1906 года в

квартире Стасова. Было много друзей. За ужином хозяин дома провозгласил тост

за здоровье гостя, Шаляпин в ответ запел «Славу», остальные подхватили. Один

из гостей забавно читал остроумные юморески. «Но Шаляпин — Шаляпин,

какой он вчера был, просто невообразимо, — восхищенно писал Стасов брату.

— Так произвел «Ich grolle nicht» и «Die alten bosen Lieder»3, как, кажется,

никогда еще! Я подобного у него не слыхивал...»

В декабре 1906 года Стасов умер. Шаляпин не был на похоронах своего

старого друга, но на одном из венков, возложенных на могилу, была надпись:

«Мир тебе, дорогой мой богатырь Владимир Васильевич. Со скорбью Федор

Шаляпин»...

Без Стасова Шаляпину в Петербурге первое время было одиноко. Может

быть, именно поэтому он так стремился на «среды» Римского-Корсакова,

лучшего друга Стасова, хотя, как уже говорилось, между Шаляпиным и

Римским-Корсаковым не было той близости, какая возникла между ним и

Стасовым.

Как-то на одной из «сред» у Римского-Корсакова были исполнены две

небольшие оперы — «Скупой рыцарь» С. В. Рахманинова и «Женитьба» М. П.

Мусоргского. «Ф. И. Шаляпин... — вспоминал А. В. Оссовский, — пел с

большим увлечением; сцену в подвале у сундуков, наполненных золотом, провел

с потрясающей силой, поразительно образно, несмотря на отсутствие сцены и

грима».

Шаляпин глубоко уважал Римского-Корсакова, высоко ценил его творчество.

«В Римском-Корсакове как композиторе, — писал позднее Шаляпин, —

поражает прежде всего художественный аристократизм. Богатейший лирик, он

благородно сдержан в выражении чувства, и это качество придает такую тонкую