Шалом - [2]

Чтобы помочь хоббитам, Старушка время от времени приглашала их на какой-нибудь семинар – разъяснить, как победить орков на выборах и преобразовать Мордор в демократию хоббитов. Иногда на литературный фестиваль – послушать, как звучит их странный архаичный язык, или, как сейчас, на скульптурный пленэр, чтобы убедиться, что они в принципе еще существуют и даже способны создавать произведения искусства.

Правда, многие хоббиты, не дожидаясь специального приглашения, сами всякими способами проникали сквозь щели забора и расползались по необъятному двору матушки-Европы, основывая крошечные, в принципе безвредные и никому не заметные колонии в Берлине, Брюсселе, Амстердаме, Варшаве. В такую маленькую берлинскую колонию хоббитов Андрэ собирался отправиться на пару дней сразу после окончания пленэра. Но сначала предстояло завершить начатое дело – соблазнить Франку.

Он сразу нашел ее глазами, когда они с Генрихом уже навеселе ввалились в павильон, где стояли накрытые фуршетные столы. Гости – в основном любители искусства из Бонна и Кёльна – расхаживали по залу с бокалами красного вина.

– Ну что, окропим глотку красненьким? – Андрэ ухватил бокал с проплывавшего мимо подноса. – А ты знаешь, что у нас вино делают из картошки? Только оно зеленого цвета и называется «Крыжачок» – есть такой славянский танец. Главная проблема, когда его пьешь, – чем глотку заткнуть, чтобы обратно не вышло. Просто конфетка или кусок хлеба не помогут. Лучше всего огурец соленый или луковица, тогда есть шанс, что оно в тебе останется.

– Да… Казацок, – завороженно повторил Генрих.

Тем временем разговоры вокруг стихли, и на сцену начали выходить важные, специально приглашенные гости.

Они рассказывали о том, какой замечательный получился проект, как он помогает налаживать контакты между народами.

Андрэ оставил Генриха слушать умные речи о дружбе народов, а сам начал потихоньку пробираться в сторону Франки. Протиснувшись через публику, он стал у нее за спиной и принялся ласкать ее взглядом. Словно почувствовав это, Франка вдруг обернулась и шепнула на ушко:

– Привет!

– Ты ведь сегодня не уедешь? Когда все закончится, пошли ко мне!

– Посмотрим, – полунамеком на согласие отозвалась она.

Оставив Франку слушать речи о высоком мастерстве собравшихся здесь художников, Андрэ полетел к Генриху, чтобы на радостях сделать с ним еще по одному солидному глотку виски.

Все начиналось неплохо и, пожалуй, должно было так же неплохо закончиться, если бы после второго глотка виски на сцену в кустах не вскарабкался Андрейка. Его наглая, скабрезная рожа с масляными, похотливыми глазками нарисовалась на благородном лице Андрэ, едва они с Генрихом, уединившись в зарослях парка и отхлебнув из горлышка, закурили по сигарете.

Далее события развивались по обычному для Андрейки сценарию. Пусть бы он даже пил, но сосредоточил внимание на Франке, то, вероятно, все пошло бы, как было задумано. Но увидав, сколько симпатичных фройляйн показалось из павильона после завершения торжественной части, его истомившиеся от воздержания кошачьи глазки налились валерьяновым маслом, и он кинулся знакомиться, поить и обхаживать каждую, за кого цеплялись его коготки.

Большинство инсталляций помещались не в павильоне, а были разбросаны по обширной территории старого садово-паркового хозяйства. Андрейка также отправился к месту, где располагалось его творение, и приготовился к встрече фройляйн, которые рано или поздно должны были набрести на этот «шедевр». Тем более, «шедевр» являл собой объект весьма заметный.

Андрейка изваял две большие соломенные скульптуры. Одна изображала обнаженную Венеру, другая была копией античного Аполлона. Статуи стояли на постаментах друг против друга, в боковой аллее парка, и походили на двух крупных, больше человеческого роста, косматых мишек. Узнать в одном мишке Венеру можно было по отсутствию рук и большим соломенным грудям, что неуклюже топорщились ежиками в три стороны света. Аполлон же стоял с поднятой рукой и почему-то таким же значительным, как рука, мохнатым членом, который пялился куда-то в направлении Венеры, словно дуло русского танка – к землям Пруссии.

Лишь начали появляться гости, Андрейка с разной степенью воодушевления принялся объяснять им, что он, собственно, хотел сказать этим произведением. Если подходила пожилая пара или какой-нибудь критик, его рассказ был скуп и краток. Он говорил о новых возможностях, которые дает художнику такой материал, как солома, о связи с традицией, о новом прочтении классики, наигранно вздыхал и что-то невнятно поддакивал, когда разговор заходил о бедствиях хоббитов в его несчастной стране.

Но как только появлялась симпатичная фройляйн, он тут же вскакивал на коня, доставал небольшой пластиковый стаканчик, предлагал даме виски, сам делал изрядный глоток из бутылки, а дальше воображение несло его в необъятные степи. Он рассказывал про гениальность соломы как материала, о ее двусмысленности. Говорил, что на свету она сияет чистым золотом, но, если всмотреться, любой предмет, изготовленный из нее, представляет собой образчик разложения материи, труху, коей, по сути, является все земное. Особенно это касается соломенных человечков, которые напоминают ему полуистлевших вурдалаков из фильмов ужасов. Далее он переходил к особенностям соломенного секса. Рассказывал о его абсолютной экологичности и перспективности. О том, как правильно должны совокупляться соломенный Аполлон с соломенной Венерой и что делать, чтобы партнеры во время акта не развалились. Девицы не без удовольствия и любопытства слушали его, посмеиваясь, выпивали виски и, несмотря на попытки Андрейки подольше задержать фройляйн у соломенных мишек, уходили.