Шалаш - [2]

Ах, как заныло у меня сердце!.. Как безумно стало жалко этих двух маленьких семилетних человечков, уже замордованных обязательным взрослым враньем.

И вдруг!..

Ну, прямо луч света в темном царстве... Неожиданно метрах в тридцати от главной мраморной аллеи я увидел настоящий шалашик, сплетенный из сухих веток и огороженный позолоченным канатиком на четырех невысоких золотых столбиках!

Рядом была врыта зеленая палочка с табличкой, на которой, вероятно, была запечатлена мифическая история этого скромного убежища, давшего миру сотни тысяч статей и очерков, новелл и ораторий, од, саг и романов! А уж стихов, посвященных этому шалашу, было не меньше миллиона тонно-километров...

Я понимал, что каждую весну к открытию музейного сезона этот шалаш сооружается руками полупьяных работяг Сестрорецкой районной садово-парковой службы. И глубокой осенью, при закрытии комплекса на зиму, сжигается вместе с пожухлыми опавшими листьями. А следующей весной строится заново...

И все-таки это было хоть и жалкое, но какое-то подобие подлинности! Вовке и Гургенчику знать это было совершенно ни к чему, и я тут же устроил маленький спектакль: я всплеснул руками и негромко прокричал фальшиво и радостно:

— Есть!.. Есть шалашик вашего Ленина! Смотрите...

Боже мой, какой восторг вспыхнул в глазах моих юных и верных ленинцев!.. Может быть, только ради такого мгновения и стоило ехать в этот кретинский Разлив, к этому уродливому и лживому политпросветкомплексу?!

Вовка и Гургенчик сорвались с места и понеслись к шалашу.

— Подождите! Подождите!.. — безуспешно вопил я.

Я же знал, что здесь запрещено все: перелезать через ограждения, что-то трогать руками, ходить по газонам, курить и даже громко разговаривать. За этим тщательно следили молоденькие милиционеры и пожилые сотрудники Ленинского комплекса из отставников.

Я догнал их у самого золотого ограждения. Своего я схватил за шиворот, а Гургенчика за штанишки. У него шиворота не было — только майка.

— За ограду — нельзя! — прошипел я и трусливо оглянулся — не наблюдает ли за нами кто-нибудь, кому это положено.

Неподалеку прохаживался сержант милиции. Я следил за ним, как пугливая лань за голодной львицей.

А мои рвались у меня из рук и умоляли:

— Папочка!.. Папочка!.. Ну можно туда хоть на секундочку?!.

— Вы что, с ума сошли?!! — пытался я их удержать.

— Ну пожалуйста, дядя Вова!.. — взвизгивал Гургенчик.

— Только на секундочку...

— Ну полсекундочки!.. — Пацаны мои совсем осатанели.

На мгновение я представил себе их Марину Васильевну в своей койке, и это придало мне мужества. Я заметил, что сержант милиции отвернулся и пошел к главному зданию. И тогда я сказал:

— Только по моей команде. И не больше трех секунд. Сделайте вид, что читаете табличку. Понятно? Исходное положение принять!

Пацаны бухнулись на колени перед табличкой, как перед иконой Божьей Матери. Я еще раз огляделся, убедился, что никто не смотрит в нашу сторону, и отчаянно скомандовал:

— Пошел!!!

Будто две маленькие собачонки, Вовка и Гургенчик молниеносно юркнули в «ленинский» шалаш.

На мгновение наступила тишина, затем там внутри кто-то ойкнул, послышалась суетливая возня, из шалаша полетели скомканные обрывки газет, ссохшиеся ивовые веточки, и тут же на свет Божий вынырнули две мальчишечьи головы.

Они были поразительно похожи на двух небольших песиков, наполовину высунувшихся из конуры. Лежа по пояс в шалаше, они опирались на выпрямленные руки, словно щенки на передние лапы, в их глазах был ужас, на мордочках растерянность, граничащая с трагическим потрясением...

— Папочка-а-а... — срывающимся голосом в панике прокричал Вовка. — Папочка!!! Там... Там!.. Там НАКАКАНО!!!

* * *

Я был жесток с ними, как царь Ирод!

Я раздел их Догола, загнал в холодную воду Разлива, залез туда сам и добрых полчаса отмывал от дерьма этих двух верных ленинцев губкой, которой обычно протирал стекла у своей «Победы».

Когда юные ленинцы стали сизо-голубого цвета от холода и перестали исторгать запах загаженного вокзального сортира с несмытыми горшками, я насухо растер их старой автомобильной ветошью, завел двигатель, врубил на полную мощность обогреватель, завернул ленинцев в брезентовый чехол, которым изредка покрывал свою «Победу», и запихнул их в машину — отогреваться. А сам взялся стирать их штанишки, трусики, майку и рубашку. Мощной санитарной обработке пришлось подвергнуть и обувь моих славных октябрят, так удачно побывавших в убежище вождя революции.

Потом я расстелил на горячем капоте нашей «Победы» все их бельишко, зашел в кусты, отжал собственные трусы и надел брюки прямо на голое тело.

Когда шмоточки подсохли, я побросал их в машину, сел за руль, и мы покатили по Приморскому шоссе домой, в Ленинград.

Упакованные в брезент ленинцы сидели позади меня и вели себя тихо, как две обгадившиеся мышки. Только изредка я слышал из-за спинки своего сиденья шепот то одного, то другого. Вовка настаивал на том, что ЭТО сделал сам хозяин шалаша, а разумный Гургенчик резонно возражал, утверждая, что тогда ЭТО было бы засохшим. Может быть, даже окаменевшим. А ОНО было совсем свежим...

И вообще, что они теперь скажут Марине Васильевне?..