Шаль - [14]

— Не люблю себе лгать, — сказала Роза.

— Жизнь коротка, нам всем приходится лгать. Скажите-ка, а у вас есть бумажные салфетки? Впрочем, они ни к чему. Три чашки! Вот удача; обычно у того, кто живет один, столько не бывает. Смотрите: с ванильной глазурью, с шоколадной. И две штуки без глазури. Вам больше нравится с глазурью или без? Какие симпатичные чайные пакетики, в них есть стиль. Ну, Люблин, видите? Все прекрасно.

Он накрыл на стол. И Розе этот угол комнаты показался другим, каким она его еще не видела.

— Не давайте чаю остыть. Помните, я вам утром говорил: чем горячее, тем лучше, — сказал Перски, радостно позвякивая ложечкой. — Так, давайте-ка освободим место на столе…

И положил руку, жирную от кренделей, на Магдину коробку.

— Не трогайте!

— В чем дело? Там кто-то живой? Бомба? Кролик? Что-то хрупкое? А, я догадался — дамская шляпка!

Роза прижала коробку к груди: она чувствовала себя мелкой, незначительной. Здесь все было несущественным, даже глубочайшие тайны бытия. Ей казалось, что ей вырезали самые важные органы и дали ей же в руки. Она дошла до кровати — три шага — и положила коробку на подушку. А когда обернулась, зубы Перски, как обычно, светились независимым блеском.

— Дело в том, — сказал он, — что сегодня вечером я от вас ничего и не ждал. Вам надо все взвесить, это я сразу понял. Вы мне напоминаете сына. Даже чашка чая от вас — это уже что-то, я мог и ее не получить. Завтра у нас будет настоящее свидание. Я ни о чем не расспрашиваю, ничего не требую. Я буду за главного, что скажете?

Роза села.

— Думаю, мне надо убираться отсюда, возвращаться в Нью-Йорк, к племяннице.

— Только не завтра. Меняйте свою жизнь послезавтра, а завтра вы поедете со мной. У нас шесть мероприятий на выбор.

— Что за мероприятия? — с сомнением спросила Роза.

— Доклады. Лекции для тонких натур вроде вашей. Кое-что повозвышеннее безика.

— Я не играю в карты, — признала Роза.

Перски огляделся.

— Книг я тоже не вижу. Хотите, свожу вас в библиотеку?

К горлу комом подкатила благодарность. Он почти понял, какая она, — незаурядная пуговица.

— Я читаю только по-польски, — сказала она. — Не люблю читать по-английски. Литературу нужно читать на родном языке.

— Нет, вы подумайте — литература! Польский — это вам не пятачок за пучок. И на деревьях он не растет. Люблин, вам надо приспособиться. Привыкайте!

— Я ко всему привыкла, — устало сказала она.

— Только не к обычной жизни.

— Моя племянница Стелла, — с расстановкой сказала Роза, — говорит, что у американских кошек девять жизней, а мы — мы даже не кошки, у нас всего три. Жизнь до, жизнь во время и жизнь после. — Она увидела, что Перски не понимает. И сказала: — Жизнь после — это сейчас. Жизнь до — это наша настоящая жизнь, дома, там, где мы родились.

— А во время?

— Когда был Гитлер.

— Бедная Люблин, — сказал Перски.

— Вы там не были. Знаете только по кино. — Она заметила, что ему стало стыдно; она давно обнаружила в себе способность пристыдить. — После, после — Стеллу только это и занимает. Для меня есть лишь одно время, никакого «после» нет.

Перски задумался.

— Вы хотите, чтобы все было как раньше?

— Нет, нет, — сказала Роза. — Этого не может быть. Я не верю в Стеллиных кошек. До — это сон. После — издевка. Остается только во время. А называть это жизнью было бы ложью.

— Но ведь это осталось позади, — сказал Перски. — Вы прошли через это, теперь у вас долг перед самой собой.

— Так Стелла и рассуждает. Стелла… — Роза помедлила, подобрала слова. — Стелла потакает себе. Хочет выкинуть все из памяти.

— Иногда необходимо о чем-то забывать, — сказал Перски, — если хочешь хоть.

— Как-то жить? Как?

— Вы не в лагере. Все кончено. Давно кончено. Оглядитесь, вокруг вас люди.

— Кого я вижу, — сказала Роза, — так это кровопийц.

Перски замялся.

— А там… Они убили ваших родных?

Роза растопырила пальцы на обеих руках. Потом сказала:

— Я осталась. Стелла осталась. — Она подумала, может, найдутся силы рассказать ему? Про коробку на кровати. — Из вот стольких — трое.

— Трое? — переспросил Перски.

— Есть доказательства, — быстро сказала Роза. — Могу показать.

Она взяла коробку. Чувствовала себя скалолазом на краю пропасти.

— Руки вытрите.

Перски послушался. Вытер руки в крошках от кренделей о рубашку.

— Откройте и посмотрите. Давайте же, возьмите то, что там лежит.

Она не колебалась. То, что мечтала сделать сама, она доверила чужому человеку, человеку с карманами, и знала почему. Чтобы доказать, что она чиста — как Мадонна. Допустим, у него были грязные стариковские мысли: пусть увидит ее истинной. Матерью.

Но Перски сказал:

— Как это вы насчитали три…

— Сами посмотрите.

Он снял крышку, достал из коробки листок бумаги и стал читать.

— Это, должно быть, от Стеллы. Можете выбросить, это все ерунда. Опять ругается, называет меня ненормальной…

— Люблин, вы — настоящая интеллигентка. Вот уж книга так книга. И не на польском. — Зубы у него клацали. — Хоть повод и печальный, но позвольте мне пошутить. Кто приехал в Америку: ваша племянница Стелла — это раз, Люблин Роза — это два, и мозги Люблин — это три!

Роза смотрела на него в упор.

— Я — мать, мистер Перски, — сказала она, — такая же, как ваша жена, в точности. — Она взяла листок, ладони горели. — Имейте хоть немного уважения, — призвала она к порядку его озадаченную пластмассовую улыбку. И прочла: