Шакал - [7]

Однако западные силы безопасности не нуждались в подобных откровениях, самостоятельно подвергнув сомнению эти сведения. В досье, составленном Французским отделом убийств (криминальной бригадой), есть следующее двусмысленное замечание: “Разведка США утверждает, что в 1966 году отец послал Ильича на Кубу”.^{29} Трудно сказать, был ли Ильич завербован кубинской разведкой, заключают французские эксперты.

Если бы Ильич учился в университете у себя на родине, возможно, он повторил бы судьбу своих мятежных предков: стал бы местным революционным деятелем, в лучших сапатистских[1] традициях сражающимся с венесуэльской диктатурой. Венесуэльцы отличаются своим упорным нежеланием эмигрировать. Они не желают покидать белые пляжи Кариб-ского моря, снежные вершины Анд и влажные джунгли, красочно описываемые во всех туристических справочниках. Однако Рамиреса Наваса очень тревожила деятельность Ильича: он опасался, что его старший сын может пострадать в жестоких уличных схватках, сотрясавших Каракас. В 1966 году Рамирес Навас решил отправить Ильича и его братьев учиться за океан, в Лондон, в сопровождении Эльбы. Под материнской защитой мальчики должны были выучить новый для них язык и приобщиться к европейской культуре.

Конец бурных 1960-х, лондонская ночная жизнь и лишенные предрассудков молодые женщины стали откровением для Ильича. Много лет спустя он вспоминал, что без труда адаптировался к жизни на разных континентах и не испытывал ностальгии, приехав в Лондон в августе 1966 года. Братья вместе со своей матерью часто переезжали с одной квартиры на другую, которые они снимали в западной части Лондона, порой оказываясь втроем в одной спальне. Одна из таких квартир располагалась в Эрл Корте.

Сначала Ильич учился в Стаффордском педагогическом колледже в Кенсингтоне, где сдал экзамены по программе средней школы по английскому языку, физике, химии и математике. Преподаватели этого привилегированного учебного заведения не были в восторге от 17-летнего юнца и жаловались на его лень и раздражавшее их пустословие. “Он был жалким ничтожеством”, — нелицеприятно вспоминала его преподавательница английского языка Хилари Кинг. “При этом он был убежден, что является для всех господним подарком. Одутловатый и толстый, он всегда был безупречно и очень дорого одет. Он откровенно лгал и при любой возможности отлынивал от работы”. Однако лень не помешала сообразительному Ильичу, изучавшему английский еще до приезда в Лондон, и он перешел на следующий курс в педагогический колледж Эрл Корта.

В отсутствие Рамиреса Наваса Ильич стал настоящим авторитетом для своего младшего брата Владимира. “Мой брат заменил мне отца, — вспоминал тот. — Он объяснял мне, как надо себя вести в семье и в обществе. Он всегда представлялся мне очень правильным, хорошим и нравственным человеком. Он не был грубым, всегда был расположен к людям и он был нежным, любящим братом”.^{30}

Британские газеты приписывали братьям, Ильичу и Ленину, одно жестокое хобби: оба они якобы увлекались стрельбой из огнестрельного оружия в Королевском стрелковом клубе Кенсингтона. При этом делались ссылки на некие анонимные заявления бывших членов клуба, которые помнили двух элегантно одетых юношей из Венесуэлы. Однако в регистрационном журнале клуба нет никаких упоминаний о братьях, отсутствуют записи и о трехмесячном испытательном сроке, обычном для кандидатов в члены клуба. Согласно результатам расследования, проведенного отделением антитеррористической деятельности Скотленд-Ярда СО-13, Ильич и Ленин даже близко не подходили к этому клубу.

В это время Ильича гораздо больше интересовали хлопки пробок открываемых бутылок шампанского, чем оружейная стрельба. Облаченный в синий морской блейзер или в элегантный костюм с жилетом, так, чтобы выглядеть старше своих лет, он сопровождал свою общительную мать на приемах, которые латиноамериканские посольства устраивали для оказавшихся за пределами родины соотечественников. Если судить по редкой фотографии, сделанной на одном из приемов, сыновний долг был не единственной причиной, побуждавшей его посещать подобные сборища. На ней мы видим Ильича с безупречно расчесанными на пробор волосами, жадно горящими глазами и застывшей на лице кривой улыбкой; он стоит за спиной матери, увешанной драгоценностями, сжимая левой рукой локоть симпатичной темноволосой девушки, стоящей рядом с чопорным видом. “Светская жизнь латиноамериканского плейбоя”, — насмешливо прокомментировала этот снимок много позднее французская полиция.^{31}

Ильич не видел поводов скрывать свою любовь к роскоши и открыто восхищался образом жизни, основанным на простых удовольствиях и дружбе, который проповедовал греческий философ Эпикур. “Я люблю вкусную пищу, добрую выпивку и хорошую сигару, — признавался Ильич. — Люблю спать в удобной, только что застеленной постели. Люблю хорошую обувь. Люблю играть в карты — в покер и блэкджек. Люблю вечеринки и танцы. Но я против «права собственности». То, что имею я, принадлежит и остальным”.^{32} Ильич утверждал, что все, от чего он получает удовольствие, может быть выражено тремя словами — “жизнь, долг, революция”.