Шаги за спиной - [5]

Директорский голос что-то диктовал неровному стучанию печатной машинки. Машинка звучала почтительно.

Валерий выждал длинную фразу и проскочил.

Все, на сегодня закончилось.

Кто-то в спину обозвал его «Лериком», но он не обернулся.

Еще десять шагов до ограды; все, отрезало.

Людочка назначила свидание в парке, у старых качелей, которые школьники, во главе с Валерием, вешали каждую весну и каждую осень снимали. Еще неделя-две и липы зацветут. Запах липы звучит как музыка, особенно в такт шагам. Если бы это записать. Если бы это записать, а потом сыграть…

Когда-нибудь, когда будет время, если не иссякнут силы, если не умрет дух в ничтожной борьбе с ничтожествами, если выдержит, не лопнет, моя струна… Если…

А Людочка не пришла. Скамья влажна и пуста. На влажных скамейках нельзя сидеть… Но вон там же сидят. Почему мне всегда нельзя, а другим можно? Почему другие воруют вагоны, убивают двоюродных дядюшек ради двухкомнатной, а ради трехкомнатной – родных, делают деньги не знаю откуда, из воздуха, и женщины стелятся за ними? Почему мне всегда нельзя? Отдайте мне моего дядюшку!

По парку шлялись старшеклассницы, из чужих, в основном белые, розовые и клетчатые, в синюю клетку, пробредали редкие загорелые пьяницы с лицами цвета земляники, сверкало солнце, распластанное в подсыхающих лужах, метко охотилась ласточка, над самой землей, показывая чистую белую спинку. Жирные червяки переползали асфальт, из лужи в лужу, и Валерий специально наступал на них, чтобы не страдать одному в этом нелепом мире.

Он зашел в безымянную закусочную и купил два пирожка с повидлом. Незнакомое лицо пропустило его без очереди – лицо было благодарным родителем неизвестного ученика. Он запил пирожки кофе и, сидя за мокрым, плохопротертым столом, вспоминал косточку на ее бедре (где он держал руку целый час, в прошлое свидание) ее серый взгляд, всегда направленный чуть в сторону (я стесняюсь смотреть в глаза), запах ее волос и музыку ее смущенного, спрятанного смеха, вдвигаемого в себя как телескоп.

На сытый желудок время побежало быстрее; первые полчаса еще медлили, откалываясь некрупными ломтями по пять минут

(Валерий смотрел на часы), следующий час растворился в жарком воздухе, надвинулись тучки и, пригрозив, ушли. Валерий направился к свежепостроенному кварталу Новобродной.

В доме номер двенадцать, квартире сорок один обитала туповатая вреднюшка девяти лет, которой Валерий давал частные уроки фортепиано. Ребенка звали Наташкой, она была груба, толста и нечистоплотна (вся в папу с мамой), но не без способностей. Наташка всегда ленилась и затягивала урок, болтая на посторонние темы, неиссякаемо находя все новые; на замечания Валерия о том, что пора бы поработать, она и ухом не вела. Минут через двадцать после начала урока заходила мама – увеличенная и расширенная копия дочери – и удивлялась, что не слышит звуков инструмента. Это был самый драматический момент урока. Наташка бросалась к клавишам (крышку Валерий открывал заблаговременно), мать называла дочь полнокровными словами из лексикона старых ожирелых полковников военных кафедр, давала оплеуху, от которой Валерий краснел по-девичьи. Дочь начинала стараться, но выдыхалась минут через двадцать. После этого порывалась показывать Валерию свою коллекцию кукол. Коллекция увеличивалась каждую неделю. В конце урока входила мать в кружевном бюстгальтере, жирно блестя потным животом, и отдавала деньги, несколько раз их пересчитывала. Все это можно было вынести лишь рассчитывая на близкую свободу. До лета оставалось всего две недели, а значит, всего два урока.

Потом – прощай лишний заработок, на который не нужно было соглашаться с самого начала. Правильно говорил Скрудж Макдак: деньги нужно зарабатывать головой, а не руками.

Что-то в этом роде он точно говорил.

Пятнадцать минут урока уже прошло. Наташка разговаривала о том, какая у них сейчас тупая учительница по музыке и Валерий, слушая в-полуха, думал, что то же самое сейчас говорят о нем десяток таких же точно Наташек, о том, что все это, в конце концов, не так уж и важно, когда-нибудь жизнь изменится, когда-нибудь Людочка-чка все же согласится…

И вдруг зазвенел телефон.

– Это вас, – удивилась Наташка. – Вы кому-то дали наш номер?

– Никому.

Он взял трубку.

– Привет, музыкант, – произнес голос. – Тебе уже передали, что я тебя убью? Так вот. Я тебя убью не сразу.

Я хочу, чтобы ты испугался. Ты будешь видеть меня везде.

Ты будешь шарахаться от меня то здесь, то там. Ты будешь бежать от меня, падать, изо рта кровь, легкие в клочки.

Будешь бежать и будешь знать, что не убежишь. Это будет весело. И закончится не так быстро, как тебе хотелось бы.

Валерий бросил трубку. Наверняка розыгрыш, устроенный кем-то из обиженных учеников. Но придумано мрачно.

– Ладно, будем играть, – сказала Наташка, предчувствуя шаги за дверью.

– Нет, не будем, – ответил Валерий, – мне нужно идти.

За шторами догорал день и обещал еще долго догорать.

Сейчас парк был полон гуляющих пар, там девушки, вкусные как леденцы, держались за локти бритоголовых остолопов с бычьими глазками, другие вешались на шею с теми же детскими ужимками, с которыми вешались на шею папочкам и мамочкам лет десять назад, третьи гуляли с колясками, оставив ненаглядных заниматься полезной работой. Сейчас в парке так хорошо, что она просто не может не пойти туда. В конце концов, мы же договорились встретиться!