Шагай, пехота! - [29]

- Немецкий! Кажется, лейтенант. С белым флагом!

Вот так новость! Только что все мысли у меня были заняты предстоящим боем, а теперь - этот парламентер.

Что ему надо?

- Немедленно доставить немца в штаб полка, - приказал я.

Очевидно, на моем лице было написано такое волнение, что Саморуков и Ишков разом воскликнули:

- Что случилось?

- Сам пока толком не пойму, - честно признался я. - Погодите, сейчас доставят немецкого парламентера. Послушаем, что он скажет.

Дверь избушки распахнулась, и через порог шагнул среднего роста худощавый немецкий офицер в изрядно потрепанной шинели. Несмотря на весьма плачевный внешний вид, он старался держаться подчеркнуто подтянуто - щеголеватым жестом отдал честь, звучно щелкнув при этом каблуками сапог.

Следом за немцем вошел политрук В. В. Кузин, заместитель командира батальона по политической части.

- Парламентер доставлен, товарищ капитан, - доложил он.

Я невольно задержал взгляд на немецком офицере. Было как-то странно видеть в нескольких шагах от себя безоружного врага. За время пребывания нпа фронте я привык, что всякий, кто носит фашистскую форму, стремится меня убить. Точно так же я привык, что нужно убивать каждого, кто принял вражеское обличье. Вопрос только в том, кто быстрее успеет это сделать.

И вдруг - мирная встреча в простой русской избе, за окнами которой разгорается ясное зимнее утро. От небольшой печки тянет уютным теплом. Так и видится, будто зашел на минутку добрый сосед, приготовился рассказать какую-то новость, сам ждет что-то услышать в ответ.

"Ах, война, что ты сделала, подлая?" - поется в одной послевоенной песне. Поется в ней о том, что мальчики надели солдатские шипели, до поры расстались со своей юностью, узнали совсем другую жизнь, так не похожую на прежнюю. Война круто переметала и судьбы людей, и встречи, и представления о мире.

И не в гостеприимной деревенской избе мы стоим, а в штабе нашего полка, и не дружескую беседу нам предстоит нести, а жесткий разговор о чьей-то жизни и чьей-то смерти. Лицо немецкого офицера внешне выглядит бесстрастным, но тревожный прищур глаз выдает напряженное беспокойство лейтенанта. Он примерно одних лет со мною. Может, в одно время мы пошли в школу, корпели над учебниками, старательно исписывали листы тетрадей. Стоит передо мной в грязной прохудившейся шипели и с пугливым ожиданием смотрит на меня и моих товарищей.

- Слушаю, - резко оборвал я затянувшееся молчание.

- Имею честь сообщить вам, - торопливо заговорил немецкий лейтенант на довольно сносном русском языке, - что являюсь парламентером от командира двадцать четвертой танковой дивизии генерала фон Ленски. Он поручил передать русскому командованию, что дивизия согласна прекратить сопротивление, если...

- Какие еще "если"? - не выдержал я. - Сдаться в плен, и точка.

- Я исполняю приказ, - оправдывающимся тоном произнес парламентер. Генерал фон Ленски заявил, что дивизия прекратит сопротивление, если... всем солдатам и офицерам будет сохранена жизнь, оказана помощь раненым и больным. Кроме того, мы просим сохранить нам награды, а также холодное оружие.

Далее лейтенант сообщил о том, что до нашего переднего края его сопровождал полковник, командир немецкого артиллерийского полка. Он остался в немецкой траншее, чтобы встретить и проводить к генералу фон Ленски представителя советского командования, которому будет поручено принять капитуляцию немецкой танковой дивизии.

Не мешкая ни минуты, я позвонил полковнику И. М. Водопьянову, командовавшему в то время нашей дивизией.

- Парламентера немедленно доставить в штаб дивизии, - выслушав мой подробный доклад, приказал комдив.

- А как быть с фон Ленски? - напомнил я. - Ведь он ждет ответа.

- Что, не терпится взять в плен немецкого генерала?

- Так точно! Быстрей надо с немцами кончать, товарищ полковник.

- Действуй по обстановке, - коротко произнес командир дивизии.

Я воспринял это как разрешение самому принять капитуляцию у немцев. Не скрою, хотелось взять в плен гитлеровского генерала. Да еще с приставкой "фон"!

Видать, важная птица. В молодости все мы немного тщеславны. Сознание, что я, советский капитан, буду диктовать условия капитуляции фашистскому генералу, наполняло сердце горделивым волнением. В эту минуту я дан;е не задумался над тем, что идти придется не во дворец на дипломатические переговоры, а в самое логово фашистского зверя, где меня отнюдь не ждут с радушными улыбками.

Но была еще одна причина, более глубокая и важная, чем желание самому пленить фашистского генерала, которая заставила меня забыть об опасности. Я уже говорил, что всеми нами владела мысль: как можно быстрее разделаться с гитлеровцами. Как же я мог упуститъ возможность хоть на час, хоть на несколько минут приблизить окончание боев? Может, именно эти мгновения спасут жизнь кому-то из моих товарищей...

- Саморуков! Остаешься за командира полка, - приказал я своему заместителю, когда немецкий парламентер в сопровождении того же политрука Кузина был отправлен в штаб дивизии. - Я иду к немцам.

- Может, лучше мне? - предложил Саморуков.

- Успеешь еще, а пока не суйся поперед батьки в пекло.