Шафрановые врата - [44]

— Конечно же, все в порядке, да. Но я должна вымыть руки и переодеться, — сказала я.

Он показал на два старых стула адирондак[39], стоявших в тени под раскидистыми ветвями липы.

— В этом нет необходимости. Мы можем посидеть здесь. Пожалуйста, оставайтесь как есть. Вы выглядите очень… — он наклонил голову набок, — расслабленной. Очень расслабленной и, если позволите, это очаровательно. В отличие от прошлого раза, когда я приходил. Тогда вы были менее радостной. О, — добавил он, — я слишком навязчив? Я, похоже, смутил вас.

Я слегка улыбнулась, помня о скованности своей щеки. Снова я попыталась вести себя так, как будто мужчины регулярно заходят в мой сад и называют меня очаровательной, как будто вот так улыбаться для меня естественно.

— Я же говорю, вы просто застали меня врасплох. Я… Я не ждала… — Я умолкла, понимая, что повторяюсь.

— Тогда пройдемте, — предложил он, махнув рукой в сторону стульев. — Я зашел всего на несколько минут. Погода такая славная, и мне приятно находиться вне стен больницы, даже если это всего лишь ненадолго.

Я опустилась на край одного из стульев, а он сел напротив меня.

— Вы не возражаете, если я сниму пиджак? — спросил он.

— Нет. И сегодня действительно славный денек, — сказала я, усаживаясь удобнее.

Синнабар оторвалась от поиска насекомых в траве и довольно тяжело прыгнула мне на колени.

— Как зовут вашего кота? — спросил он, вешая пиджак на спинку стула. Я обратила внимание на то, что его плечи без пиджака кажутся шире.

— Синнабар, — ответила я. — Она глухая, — добавила я без всякой необходимости.

— Хорошее имя, — улыбнувшись, сказал доктор Дювергер; я кивнула и опустила лицо в шерсть Синнабар, чтобы он не смог увидеть, как подействовала на меня его улыбка.

Глава 11

Мир изменился. Я стала другим человеком. Прошел месяц, и я поняла, что влюбилась в Этьена Дювергера.

Он приходил ко мне дважды в неделю. День и час зависели от графика работы в больнице, и если не возникало никаких непредвиденных ситуаций, он приезжал в условленное время.

Первые две недели мы сидели на заднем дворе, или на крыльце, или в гостиной, или в кухне и разговаривали. В последующие две недели мы дважды ужинали в Олбани и один раз ходили на спектакль.

Он всегда уходил из моего дома до десяти часов; лишь после своего четвертого визита он перед уходом взял мою руку и прикоснулся к ней губами. А в конце того первого месяца, когда мы стояли на крыльце, он обнял меня и поцеловал.

По выражению его лица и тому, что он потянулся ко мне, когда мы прощались, я поняла, что это сейчас случится, и задрожала от возбуждения и тревоги. Меня поцеловали первый раз в жизни, я была смущена, но не хотела, чтобы он заметил это. Меня ошеломило соприкосновение наших губ и тел, и я задрожала сильнее.

После поцелуя он просто обнял меня.

— Все хорошо, Сидония, — сказал он, и я склонила голову ему на грудь.

Я слышала, как билось его сердце, спокойно и размеренно, в то время как мое трепетало, словно лепестки на ветру.

— Все хорошо, — повторил он, прижимая меня к себе еще крепче, и тогда я поняла: он наверняка подозревал, что у меня нет опыта в отношениях между мужчиной и женщиной.

Но этот поцелуй разбудил мое тело. Я осознала, что оно спало все эти годы; я ввергла его в зимнюю спячку сначала своими подростковыми молитвами о выздоровлении, а потом, позже, мне было проще жить с обетом безбрачия, не задавая себе лишних вопросов.

После того как он ушел той ночью, когда поцеловал меня, я села в темноте на свою кровать и вернулась мысленно в тот миг. Я хотела продлить это чудесное чувство, однако же беспокойство не оставляло меня.

Доктор Дювергер был красивым мужчиной. Он был умен и обладал чувством юмора. Он сделал замечательную карьеру и жил по своим принципам.

Я не понимала, почему ему хотелось проводить время со мной. С той, у кого были непослушные волосы, темные глаза и немного смуглая кожа. С той, которая хромала и носила ботинки на специальной платформе, у которой был неизгладимый, хоть теперь и менее заметный шрам на лице. С той, чья жизнь была тихой и незаметной и которая имела так мало опыта во многих сферах.

Конечно, я многое узнавала из газет и книг, а также слушая каждое утро новости по радио. Но что касается настоящей жизни… я пыталась скрыть, насколько мало знала об этом мире — мире за пределами Юнипер-роуд и Олбани, — вынуждая Этьена говорить о себе. С этой целью я задавала ему бесконечные вопросы и сохраняла полное молчание, когда он на них отвечал. У него было необычное происхождение. Несмотря на то что он родился в Париже и получил там медицинское образование, как выяснилось, юные годы он провел со своей семьей в Марокко, в городе Марракеш. Когда он произнес «Марокко», я попыталась мысленно воспроизвести страницу из географического атласа, но так и не смогла. Мне было неловко, что я даже понятия не имела, где это находится. Единственное, что приходило на ум при слове «Марокко», — это прекрасная кожаная обложка дорогой книги. Что касается Марракеша, я даже не могла представить, как пишется это слово.

— Как это? — удивилась я, когда он первый раз рассказал мне о Марокко. — Почему твои родители жили там?