Шафрановые врата - [38]

Однако вид моего грязного улыбающегося лица и растрепанных волос привел меня в чувство: что я делаю? Я сразу же понизила передачу и на следующем широком участке писты развернулась и поехала обратно, навстречу Мустафе и Азизу.

Подъехав к ним, я остановилась и вышла из машины. Лица обоих мужчин были мокрыми от пота и грязными, у Азиза подергивался глаз.

— Ты брать хорошее авто! — выкрикнул Мустафа, уставившись на меня с явным подозрением. — Ты водишь le fou[35]. Ты сумасшедшая? Ты вор?

Я вытерла рот тыльной стороной кисти, чувствуя песок на губах. Было видно, что Мустафа взбешен.

— Прости, Мустафа. И ты, Азиз. Простите, — повторила я, только сейчас понимая, что лишилась их доверия. — Я не крала ее. Я просто… ехала на ней.

— Но зачем? — спросил Азиз; его голос был более спокойным, чем у Мустафы. — Почему ты уехала от нас?

— Я… я не знаю, — ответила я. — Я люблю водить. Вот и все. Я люблю водить. — Я перевела взгляд с Азиза на Мустафу и снова на Азиза. Я надеялась, что мой голос и выражение лица подтверждали мое искреннее раскаяние. — Мне действительно очень жаль. Я была неправа, признаю. Но это… это было так здорово!

Мустафа сказал что-то Азизу. Азиз кивнул, поворачиваясь ко мне и разводя руками.

— Теперь есть проблема, мадам. Мой кузен говорит, что вы, наверное, не сумасшедший вор, а гораздо хуже. Возможно, вы джинния.

— Джинния?

— Злой дух. Иногда джинния притворяется прекрасной женщиной. Обманывает мужчину. Мустафа говорит, что вы обманываете его и воруете машину.

Я посмотрела на Мустафу.

— Я еще раз прошу прощения, Мустафа. Я не джинния. Мне не нужна твоя машина. Я всего лишь хочу попасть в Марракеш. Пожалуйста, прости меня, — повторила я как можно более убедительно; не знаю, что он понял из сказанного мной.

Потом я опустила глаза, понимая, что он еще больше разозлится, видя перед собой женщину с непокрытой головой, смотрящую на него в упор. Я осознала, насколько глупой была моя выходка. Возможно, я опозорила их или даже унизила.

Мустафа пробурчал что-то Азизу.

— Мустафа больше не хочет везти тебя в Марракеш, — заявил Азиз.

Я облизнула губы.

— Но… мы неизвестно где, — сказала я. — Я… что я буду делать? Пожалуйста, Мустафа! — взмолилась я, но он смотрел на меня с такой яростью, что я даже испугалась. Я была так уязвима здесь, всецело завися от его каприза. С Азизом общаться было намного легче.

— Азиз, ты же понимаешь, что я не хотела огорчить Мустафу? Скажи ему. Объясни ему, что он не может бросить меня здесь. Ты не оставишь меня здесь, ведь правда, Азиз? — Я машинально протянула руку, чтобы прикоснуться к его руке, но вовремя поняла, что это будет еще одной ошибкой, возможно, даже оскорблением, и сразу же опустила руку.

Мужчины снова пошептались, и наконец с яростным ворчанием Мустафа направился к машине. Азиз тоже пошел к машине, не глядя на меня и не говоря ни слова. Я поторопилась за ним и, когда он открыл дверцу, чтобы усесться на заднее сиденье, как можно быстрее юркнула внутрь и вздохнула с облегчением, заняв свое место. Неизвестно, что будет дальше, но, по крайней мере, я находилась в автомобиле; на секунду я представила, что они уехали без меня, оставили меня сидеть с чемоданами на краю писты.

Мне показалось, что мы очень долго просидели в машине, не трогаясь с места. Я знала, что будет лучше, если я промолчу, но тишина и неподвижность давили на меня. Вокруг монотонно жужжали мухи и то и дело садились на мою вспотевшую кожу. Я знала, что мужчины оскорбятся, если я предложу им больше франков; дело было не в деньгах, а в их попранной чести. Я была женщиной — чужестранкой — и я осрамила их.

Я смотрела прямо перед собой. Ситуация была еще та. Я понятия не имела, где мы находимся. Местность была лишена каких-либо характерных особенностей, я видела перед собой голые красные камни и песок. Пустынный, даже суровый пейзаж. Как долго мы будем здесь сидеть? Хотя ни один из мужчин не казался жестоким, вероятность того, что они могли вытолкать меня из машины, действительно была. Они могли забрать все мои деньги и уехать, оставив меня одну посреди писты. Что могло остановить их, кроме собственных принципов, какими бы они ни были? Что я знала о том, как работает мозг араба?

Я долго еще запугивала себя. Потом медленно вытащила из стоявшей на полу сумочки свой маленький блокнот для эскизов и карандаш. Чтобы успокоиться, я стала чертить на листе линии; сначала я думала нарисовать увиденные мной деревья и кактусы. Но вместо этого под карандашом появились человеческие черты. Мужчина. Еще один мужчина. Я никогда не пробовала рисовать людей, а оказалось, что делать это довольно легко. Когда я закончила, на рисунке оказались Мустафа в своем жилете поверх просторного одеяния и Азиз в феске с кисточкой. Мужчины стояли рядом. Я почувствовала, что в этом наброске, сделанном на скорую руку, мне удалось передать их натуру и повадки.

Удивительно, почему я никогда раньше не рисовала людей, а только лишь природу?

Я оторвала глаза от рисунка и посмотрела на блид через грязное, засиженное мухами лобовое стекло, а потом, сама не понимая почему, вырвала листок из блокнота и протянула его Мустафе. Он опустил глаза, внимательно изучая рисунок, а затем все же взял его, протянув руку. Он продолжал рассматривать его, потом передал назад Азизу. Тишина длилась еще пару минут. Наконец Азиз сказал что-то на арабском низким голосом, передавая рисунок Мустафе. Мустафа ответил парой слов.