Шафрановые врата - [35]

— У Мустафы плохая удача. Нет денег для второй жены. Но, может быть, скоро судьба подарит ему еще одну жену. — Он сказал что-то Мустафе на арабском языке, и тот криво улыбнулся.

— Твой муж, — обратился затем Азиз ко мне, — почему он позволяет жене ехать одной в Марракеш?

— У меня нет мужа, — ответила я.

Он неодобрительно посмотрел на меня, качая головой.

— Quoi?[30] — сказал он, растягивая это слово и глядя на меня недоверчиво. — Что? — повторил он. — Почему нет мужа?

Я глубоко вздохнула.

— Наверное… наверное, плохая удача, как у Мустафы, — пояснила я. Это был вопрос, которого мне никогда раньше не задавали.

Азиз грустно кивнул.

— Это нехорошо. Я молиться за тебя, мадам. Я молиться за тебя о муже. Хотите, мы отвезем вас в храм? Мы проезжать храмы по дороге в Марракеш.

— Нет. Спасибо, Азиз, — ответила я и посмотрела в окно.

Азиз понял это как нежелание продолжать разговор и отклонился назад, не сказав больше ни слова.

Мы ехали от Сейла вниз; дорога спускалась к устью реки, где я увидела что-то наподобие паромной переправы.

— Мы должны пересечь Бу-Регрег, — сказал Азиз, и когда мы медленно подъехали к причаленному помосту переправы, я внимательно осмотрела собравшуюся здесь толпу.

Все эти люди тоже намеревались переправиться через реку и попасть в Рабат. Здесь были привычные взгляду верблюды, ослы и козы. Я увидела группку женщин в плотных одеждах, с выглядывающими спереди или сзади младенцами; маленькие дети держались за юбки своих матерей. Огромный мужчина в роскошном одеянии из бордового и синего шелка сидел на осле, слишком маленьком для его веса, а высокий мужчина с темной блестящей кожей, в простой белой одежде держал этого осла за уздечку.

Когда паром был заполнен так плотно, что уже не оставалось места ни для человека, ни, тем более, для козы, нас перевезли через коричневую реку. Короткий путь сопровождался ревом, хрюканьем и мычанием животных, детскими криками, высокими резкими голосами женщин и низкими рокочущими — мужчин. Наш автомобиль был единственным на переправе, а на меня все смотрели открыто, как это было и в Лараше.

Одна женщина, наклонившись, заглянула в окно и что-то прошипела под своей накидкой, сузив темные глаза.

Отпрянув, я вжалась в кресло, чтобы оказаться подальше от открытого окна и поближе к Мустафе.

— Что она сказала? — спросила я у Азиза.

— Женщина думать, ты плохая — показывать лицо всем мужчинам, — сказал он, после чего я устремила взгляд вперед, не поворачиваясь ни вправо, ни влево, и вздохнула с облегчением, лишь когда мы причалили к другому берегу реки и взяли курс на Касабланку.

Эр-Риф исчез из поля зрения еще до того, как мы приехали в Сейл, а теперь далеко на западе виднелись очертания другого горного массива.

— Атласские горы, — сказал мне Азиз. — Но не большой Атлас. Меньше. Большой позже, возле Марракеша. Высокий Атлас, — пояснил он.

Дорога продолжала петлять вдоль побережья Атлантического океана. Я наблюдала за тем, как солнечные блики танцуют на воде и чайки устремляются вниз. Здесь было еще больше оливковых и апельсиновых деревьев, воздух был свежим и чистым. Земля выглядела плодородной.

— Мы заедем в Касабланку? — спросила я, но Азиз отрицательно покачал головой.

— Нет Каса. Слишком большая, слишком много людей, тяжело вести машину, — сказал он. — Дорога за городом.

Мы проехали Касабланку со стороны моря, белую, огромную и знаменитую, со всеми ее шпилями, башнями и крепостными валами. Мы проехали величественный белый город, а потом свернули и стали удаляться от Атлантического океана, чтобы двигаться вглубь страны в нужном мне направлении — в Марракеш.

Через час после Касабланки мы остановились у стен небольшого грязного поселения.

— Мы поесть, — сказал Азиз, жестом предлагая мне выйти из машины.

Только теперь я увидела небольшое сооружение под маленьким перекошенным навесом. Двое мужчин стояли возле жаровни; подойдя ближе, я увидела яйца, кипящие в черном котелке в небольшом количестве жира. Тучи синих мух роились в небезопасной близости от печи. Неподалеку старый верблюд сидел на своих загрубевших коленях и с высокомерным величием поглядывал на нас, изредка ворча и плюясь. Запах, исходящий от него, был сильнее, чем от жареных яиц.

Я стала около Мустафы и Азиза, держа свою маленькую тарелку и накладывая в нее яйца с топленым жиром и куски жесткой пресной лепешки. Мустафа сходил к машине и принес пакеты с липким инжиром и сушеными оливками. Мужчина у печи сделал нам мятный чай; я выпила его из маленькой чашечки. Затем мы снова сели в машину. Казалось, Мустафе и Азизу еда доставила истинное удовольствие, они похлопывали себя по животам и не могли унять отрыжку. А я все еще ощущала привкус жирных яиц, даже после того как заела их оливками и инжиром.

— Часа через три, может быть, четыре мы приехать в Сеттат, — улыбнувшись, сказал Азиз, и я поняла, что ему не терпится увидеть свою семью.

Но через несколько километров от того поселения, где мы перекусили, галечная дорога неожиданно закончилась. Ее перегораживала куча выкорчеванных гнилых кактусов и ржавые бочки. По ту сторону преграды дорога шла вниз и была усыпана большими кусками щебня.