Шафрановые врата - [148]

Мне хотелось спросить его, что значит «такая женщина, как ты». Я подумала о своей жизни в Олбани. Была ли я свободной?

— Я не чувствую себя здесь в заключении, — сказала я. — Да, сначала мне было трудно. Я… боялась. Но это было отчасти из-за того, что я была одна, а еще из-за того, что не до конца понимала, какова моя цель, хотя убедила себя, что понимаю. Но с тех пор как я поняла… с тех пор как я сроднилась с Марракешем, освоилась здесь, в медине, я, хотя и по-прежнему не уверена в том, что поступаю правильно, осознала, что чувствую. Я чувствую, что живу. Даже мои картины стали другими. Они тоже живые, никогда раньше они не были такими.

— Но, как ты сама сказала, причина, по которой ты приехала в Марракеш, уже не актуальна.

— Да. Этьен для меня теперь не существует. — Я отвернулась от Ажулая и уставилась на плитку. Разве он не понимает, что я хочу ему сказать? Разве он не разыскивал меня, не звал меня с собой в сад, в деревню, где живет его семья? Разве он не попытался защитить меня, когда узнал, что Этьен в Марракеше? Он только что сказал, что Манон ревновала, потому что знала, что Ажулай заботится обо мне.

Неужели я его не так понимала? Но время, которое мы провели в блиде… то, как он смотрел на меня. То, как мы рассказывали друг другу о своей жизни. То, как он касался моих ног. Его губы возле моих.

Но он не попросил меня остаться.

Неужели я настолько ошиблась?

— Может… может быть, я останусь, но только чтобы закончить мою последнюю картину, — сказала я, заставив себя посмотреть на него.

Он кивнул.

Мне хотелось, чтобы он сказал еще что-нибудь. Но он молчал. Потом встал и пошел к воротам. Я поднялась, пошла за ним и взяла его за руку.

— Значит, мы с тобой сейчас прощаемся, Ажулай? Значит, это наша последняя встреча? — Я с трудом произнесла эти слова. Я не могла сказать ему «прощай». Не могла.

Он посмотрел на меня, его глаза потемнели и уже не были такими синими.

— Ты этого хочешь?

«Ажулай! — хотела крикнуть я. — Перестань быть таким… таким вежливым!» Я не смогла найти более подходящее слово. Я покачала головой.

— Нет. Нет. Я не хочу прощаться.

Он не приблизился ко мне.

— А… ты думаешь, ты действительно сможешь жить в таком месте? Жить, Сидония. Не приезжать, не оставаться на короткое время. Не бродить по рынкам или мечтать в садах. Я имею в виду действительно жить. — Он помолчал. — Растить детей. — Он снова умолк. — Несмотря на такую разницу между миром, который ты когда-то знала, и этим?

Я не могла говорить. Он задавал слишком много вопросов, но среди них не было главного.

— Ты хорошо представляешь такую жизнь? — не унимался он.

Я была озадачена его словами и растерянно смотрела ему в глаза.

А затем я открыла рот. «Да, — хотела сказать я. — Да, да, я представляю свою жизнь с тобой», но он опередил меня.

— У тебя нет ответа, — начал он. — Я понимаю больше, чем ты думаешь. — Он отвернулся и вышел со двора, тихо прикрыв дверь.

Я села на скамью, не понимая, что произошло. Рыжий кот подошел ко мне и потерся о мои ноги. Затем он прыгнул на скамью рядом со мной и, положив голову на лапы, уставился на меня.

Я услышала громкое мурлыканье.

Глава 39

Следующие несколько дней я занималась тем, о чем и говорила Ажулаю. Я закончила свою последнюю картину, отнесла ее мсье Генри и забрала деньги за те картины, которые были проданы.

— Ваши работы стали популярны за такое короткое время, мадемуазель, — сказал он. — Владелец галереи на Руи Квест просил передать, что ему хотелось бы поговорить с вами. — Он дал мне визитную карточку. — Вы можете связаться с ним в любое время.

Я сидела в прохладном вестибюле, глядя на конверт и выполненную типографским способом визитную карточку. Смела ли я в Олбани надеяться, что смогу содержать себя благодаря своим картинам? Будет ли мне интересно работать там так же, как здесь?

Но мне невыносимо было думать об Олбани и Юнипер-роуд.

Я медленно возвращалась в медину, конечно же, в сопровождении Наиба. Когда мы шли по Шария Зитун, я, как обычно, машинально посмотрела на нишу в стене.

С тех пор как я впервые увидела Баду и Фалиду, прятавшихся там с котятами, я никогда больше их там не видела. Но сейчас я заметила чью-то тень.

Я подошла ближе. Это была Фалида с маленьким серым котенком на руках.

— Фалида, — позвала я, и она подпрыгнула от неожиданности.

Она посмотрела на меня своими слишком большими для ее узкого лица глазами. Вид у нее был болезненный.

— Что с тобой? Что случилось, Фалида?

Ее глаза блестели. Сколько раз я была свидетелем того, как Манон жестоко обращалась с ней, но я никогда не видела, чтобы она плакала.

— Я снова на улице, мадемуазель, — сказала она.

— Манон выставила тебя?

— Они все уехали.

— Все уехали? Что это значит?

— Моя хозяйка и мужчина. Уехали. И Баду. Я не хочу жить на улице. Я теперь слишком взрослая. Нехорошо девушке быть на улице. Со мной может случиться что-нибудь плохое. Я боюсь, мадемуазель! — Она поднесла котенка к лицу, возможно, пряча от меня слезы, но я заметила, что ее узкие плечи трясутся.

Я наклонилась и положила руку ей на плечо.

— Фалида, расскажи мне, что случилось.

Она подняла голову. Ее губы потрескались. Я поинтересовалась, когда она в последний раз ела.