Шабатон - [25]

Девушка смущенно замялась.

— А можно… Можно включить туда и моего жениха Фернандо? Он помешан на истории Альмерии и мог бы рассказать уйму интересного. Серьезно! Хотите, я ему позвоню? Прямо сейчас…

Нина Брандт повернулась к доктору Островски.

— Игаль, хочешь поговорить со здешним краеведом? Скажу тебе по опыту: в каждом провинциальном местечке непременно находится такой вот городской сумасшедший. Иногда он даже оказывается полезным, хотя чаще это пустая трата времени. Ты как?

Игаль пожал плечами.

— Отчего бы и нет? Засняли заместителя мэра — заснимем и краеведа. Если уж мы здесь… Может, он прояснит загадку с панамской «Эсперансой».

Жених-краевед оказался моложавым англоговорящим красавцем лет тридцати пяти, чей слегка затуманенный взор так живо напоминал о хозяйке больничного архива, что почти не оставлял сомнений в том, что свою фирменную мечтательность они наработали совместными усилиями, причем совсем недавно. Услышав о панамском теплоходе, он рассмеялся.

— Конечно, нет, какая Панама… Вы думаете, русские возили сюда оружие и людей под своим флагом? Под своим они грузились в Одессе и Севастополе, а потом проходили Чёрное море и проливы. Но сразу после выхода в Средиземноморье красный флаг быстренько менялся на иностранный, советское название заклеивали, и уже в таком виде судно шло до Картахены. Там находился основной порт южного направления. Северные грузы из Мурманска и Ленинграда принимали во Франции, а потом везли по железной дороге в Барселону.

— То есть советских военных могли посылать в Картахену, чтобы наблюдать за разгрузкой? — уточнил доктор Островски. — Нас конкретно интересует один из них, работавший следователем НКВД. Вы знаете, что такое НКВД? Это…

Глаза Фернандо потемнели от обиды.

— Сеньор Островски, — с расстановкой произнес он. — Я знаю всё, что связано с историей моего города и его ближайших окрестностей, куда входит и Картахена. И когда я говорю «всё», то имею в виду всё, что можно прочитать на эту тему в архивах, воспоминаниях и исторических работах. Что касается Гражданской войны, то я лично интервьюировал десятки доживших до наших дней очевидцев и участников. Вдобавок ко всему, у меня фотографическая память, сеньор Островски. Так что я, безусловно, знаю, что такое НКВД и даже помню пофамильно тех агентов, которые работали здесь. Пофамильно.

— Извините, дорогой Фернандо, — смущенно проговорил Игаль. — Я совершенно доверяю вашему рассказу и вашим познаниям. Пожалуйста, отнесите мой неуместный вопрос на счет негативного опыта общения с некоторыми профессиональными мадридскими историками, чья квалификация, увы, не всегда соответствует званию…

— К счастью, я не профессионал, а всего лишь любитель, — усмехнулся краевед, адресуясь к нацеленной на него видеокамере Нины Брандт, — и потому не могу себе позволить небрежность. О каком советском следователе вы говорите?

— Нуньес. Камрад Нуньес…

Фернандо на секунду задумался и кивнул.

— Да, знакомая личность. Не первого ранга, но по нашим провинциальным понятиям почти генерал. Нуньес приезжал сюда несколько раз из Барселоны — в основном, в Картахену, но и в Альмерию тоже. И не только на допросы.

— Наблюдать за разгрузкой?

Краевед отрицательно покачал головой.

— Нет, за погрузкой. В течение нескольких дней октября 36-го года в порту Картахены шла погрузка испанского золота для отправки в Одессу. Пятьсот десять тонн, семь тысяч восемьсот ящиков, четыре советских теплохода. Это была совершенно секретная операция, сеньор Островски. О ней знали считаные люди — все из НКВД. Нуньес прибыл сюда, чтобы наблюдать за погрузкой вместе с курировавшим весь процесс резидентом НКВД Александром Орловым. Впоследствии практически все участники операции были расстреляны или посажены. Орлова потом тоже вызвали в Москву, но он почуял недоброе и успел сбежать.

Нина Брандт опустила камеру.

— Когда это случилось, Фернандо?

— Бегство Орлова? В начале 38-го. Что касается Нуньеса, то его, как я понимаю, пытались ликвидировать еще здесь, в Испании, по дороге из Картахены в Альмерию. Но не дострелили. Он чудом выжил и был перевезен на советский транспорт, следующий в Одессу. Дальнейшая судьба этого человека мне неизвестна…

— Выздоровел, попал на Колыму, отсидел там восемнадцать лет и вернулся в Москву в качестве моего деда, — мрачно проговорил доктор Островски. — Спасибо, сеньор Фернандо. Теперь благодаря вам я знаю причину его ареста. В реальности тех дней она выглядит довольно логичной. Все эти годы мы думали, что Наума Григорьевича Островского, он же камрад Нуньес, он же мой дед Наум, оклеветали как предполагаемого троцкиста. А дело, оказывается, в сталинской тайне испанского золотого запаса…

— Рад был помочь, — улыбнулся краевед. — Вот моя визитка — для титров вашего фильма. Вы ведь пришлете мне копию?

— Конечно пришлем, — заверила Нина. — Но у меня, если позволите, еще один вопрос. Чем камрад Нуньес занимался здесь в остальные свои приезды? Помимо золота.

Фернандо вздохнул.

— О, это интересная история. Вам что-нибудь говорит имя Франсиско Марото, столяра из Гранады? Нет? Что ж, это понятно. Когда заходит речь об испанских анархистах, всегда вспоминают Дуррути, Бернери и Аскасо, в то время как о нашем провинциальном Марото даже не слыхали. А ведь здесь, в Андалусии, он был самой известной фигурой. Могучий парень, столяр и дорожный рабочий, который не стеснялся бить врагов по морде. Понятно, его то и дело бросали в тюрьму, но результат давал именно он, а не ораторы-пустословы. Когда начался мятеж, Марото был в Аликанте, в трехстах километрах отсюда, и сразу стал организовывать и вооружать пролетарскую колонну, чтобы идти на захваченную фашистами Гранаду.