– Мар-р-р-ки? – попугаичьи выдавил он из себя.
– Еще по сто! – крикнул Петушков, на четвереньках выбираясь из-под верстака и снова обморочно падая назад. – Портвейн! Три семерки! Незабвенная! С телефоном!
Жора разжал кулак, неспешно расправил перед глазами купюру. Сто долларов.
– Ого, – сказал Хромов, – пьем, пьем. Что фриц?
Малявин осоловело перевел на него взгляд, налил в стакан вино, выпил.
– Фриц, – хрипло произнес Жора, – он и есть фриц. У него портрет Гитлера во всю стену. И форма эсэсовская. Пулемет на кровати. Бритоголовый. Он, гад, приехал к нам диверсии устраивать. С крана и начал.
– Вербовал? – невнятно и деловито спросил Хромов.
– Вербовал, – согласился Жора и еще раз выпил, – но я…
– Дорогая! – заорал Петушков и опять уснул, сунув морду в еловые стружки.
– Хромов, – тихо сказал Малявин, уставившись взглядом в пол, – ты веришь, что я – человек с большой буквы? Чародей?
– Точно, – сразу согласился ассенизатор, – экце хомо. Се – человек. Сто баксов наколдовал. Умница. Пошел на хрен, – и тоже уснул.
Жора сложил руки на коленях, подумал минут десять в этой школьной позе. После с трудом переоделся. Тяжело хватаясь за перила, поднялся на четвертый этаж, сунулся в запертый четыреста пятый.
– Куда, Малявин? – заорала грымза Капустина, выныривая из-за коридорного угла, – претензий нет. Кран в порядке. Молодец.
– Клавка, где немец? – шепотом спросил Жора. – Где он?
Капустина уперлась твердым пальцем в его грудь, толкнула Малявина к лестнице.
– В аэропорт уехал твой немец. Злой был страсть, все тебя поминал. Я и кран проверила, думала, из-за него лается.
– Клавка, нужен он мне, нужен…
– Нажрался, так и ступай в свою конуру, – грымза развернула Малявина лицом к лестнице, подтолкнула коленом:
– Пшел!
И Жора пошел…
Говорят, видели его после в фойе аэропорта, где он дрался с таможенником. И еще говорят, что уехал он странным образом в Германию и теперь вовсе не пьет. Большим человеком стал!
А вот Петушков после белой горячки врал, что видел Малявина связанным в психушке, где он, Петушков, от вермута лечился. Хромову врал. И Капустиной. Но кто же ему поверит? Кто?
