Сфера - [37]

– А мне-то откуда это знать?

– Ты можешь меня спросить] Взять и спросить меня. Ты не представляешь, как это дико, что ты, мой друг, моя бывшая девушка, узнаешь обо мне от каких-то левых людей, которые в жизни меня не видели. А потом я сижу перед тобой, и мы друг на друга смотрим как сквозь туман.

– Ладно. Прости.

– Обещаешь перестать?

– Перестать читать онлайн?

– Мне все равно, что ты читаешь. Но когда мы общаемся, я хочу общаться напрямую. Ты пишешь мне, я тебе. Ты меня спрашиваешь, я отвечаю. Не надо черпать новости обо мне из других источников.

– Мерсер, но у тебя же бизнес. Тебе нужно быть онлайн. Это же твои клиенты, они так самовыражаются, и как еще ты поймешь, что добился успеха?

В голове промелькнуло полдюжины инструментов «Сферы», которые помогли бы развить его бизнес, но Мерсер не хочет выкладываться. Выкладываться не хочет, но умудряется на всех взирать свысока.

– Видишь ли, Мэй, это неправда. Вот просто неправда. Я понимаю, что добился успеха, если люстры продаются. Если люди заказывают, я делаю люстры, и мне платят. Если потом заказчику есть что сказать, он может написать мне или позвонить. А ты варишься в одних сплошных слухах. Люди болтают друг о друге за спиной друг у друга. И почти все соцмедиа таковы – и отзывы эти, и комментарии. Ваши инструменты превратили слухи, толки и догадки в достоверные мейнстримные коммуникации. И вообще, это какой-то дебилизм.

Мэй фыркнула.

– Обожаю, когда ты так делаешь, – заметил он. – То есть тебе нечего сказать? Слушай, двадцать лет назад часы с калькулятором – это было не очень круто, да? И если человек сидит целыми днями дома и возится с калькулятором, сразу понятно, что социальные навыки у него не того. А суждения «нравится» и «не нравится», «грустная улыбка» и «веселая улыбка» были в ходу только у школьников. Кто-нибудь писал записку: «Любишь единорогов и наклейки?» – а ты им: «Ага, обожаю единорогов и наклейки! Веселый смайлик!» В таком духе. А теперь так делают не только школьники, теперь так делают все, и мне порой кажется, что я попал в перевернутый мир, Зазеркалье какое-то, где царит самое наидебильнейшее говно. Мир сам себя оболванил.

– Мерсер, тебе важно быть клевым?

– А сама-то как думаешь? – Он ладонью обмахнул растущее пузо, драный комбинезон. – Вполне очевидно, что я не чемпион по клевости. Но я помню, как мы смотрели Джона Уэйна или Стива Маккуина и думали: ух, вот эти ребята круты. Носятся на лошадях и мотоциклах, бродят по земле и восстанавливают справедливость.

Мэй не сдержала смеха. Проверила время на телефоне.

– Уже больше трех минут.

Мерсер пер дальше:

– А теперь кинозвезды упрашивают население подписаться на их кваки. Рассылают мольбы – ах, улыбнитесь мне, пожалуйста. И твою ж мать, эти списки рассылки! Куда ни глянь – спамеры. Знаешь, на что я трачу по часу в день? Придумываю, как бы этак отписаться, чтоб никого не обидеть. Все жаждут внимания – и это на каждом углу. – Он вздохнул, словно проговорил важные вещи. – Планета стала совсем другая.

– Она изменилась к лучшему, – сказала Мэй. – Она стала лучше по тысяче параметров, и я могу перечислить их все. Но если ты не социален, я тут ни при чем. В смысле, твои социальные нужды до того минимальны…

– Дело не в том, что я не социален. Я вполне социален. Но ваши инструменты производят неестественные, экстремальные социальные потребности. Никому не нужен такой уровень контакта. От него никому никакой пользы. Он не насыщает. Это как снэки. Знаешь, как создают мусорную еду? Научно вычисляют, сколько именно жира и соли нужно, чтоб ты продолжала есть. Ты не голодна, пищи тебе не надо, пользы она не приносит, но ты поглощаешь эти пустые калории. Вот что вы продаете. То же самое. Бесконечные пустые калории в социально-цифровом эквиваленте. И рассчитываете их так, чтоб они тоже вызвали зависимость.

– Ох господи.

– Вот знаешь, когда съедаешь целый пакет чипсов и потом себя ненавидишь? Понимаешь ведь, что это ты зря. Здесь то же самое, и после каждого очередного цифрового загула ты это понимаешь. Выматываешься, пустеешь, иссякаешь.

– Ничего я не иссякаю.

Мэй вспомнила, как подписала сегодня петицию с требованием предоставить больше рабочих мест иммигрантам в парижских предместьях. Это придает сил, это изменит мир. Но Мерсер не в курсе, он не понимает, чем занимается Мэй и вообще «Сфера», а Мэй так от него воротит, что неохота объяснять.

– И поэтому я больше не могу с тобой просто говорить. – Он все не затыкался. – Я даже письмо послать не могу – ты немедленно форварднешь его еще кому-нибудь. Я не могу послать тебе фотографию – ты тут же запостишь ее у себя в профиле. А между тем твоя компания сканирует все твои сообщения и ищет, что бы еще такого монетизировать. Безумие же, нет?

Мэй взглянула в его жирное лицо. Он толстел везде. Кажется, у него отрастали брылы. Разве могут у мужчины в двадцать пять расти брылы? Еще бы он не рассуждал о снэках.

– Спасибо, что отцу помог, – сказала она, вернулась в дом, подождала, пока Мерсер уйдет. Ушел он не сразу – сначала пожелал допить пиво, – но вскоре ушел, и Мэй выключила свет на первом этаже, поднялась в свою прежнюю комнату и рухнула на кровать. Проверила сообщения, обнаружила несколько десятков таких, которые требовали внимания, а затем, поскольку на часах было всего девять, а родители уже уснули, залогинилась и обработала несколько дюжин запросов, с каждым запросом будто смывая с себя Мерсера. К полуночи она вновь возродилась к жизни.