Сфагнум - [10]

— Надолго одеваться? — спросил Кабан прибито.

— Надолго. Тулуп на всякий случай возьми. Или ненадолго. Все от тебя зависит, — ответил ему Выхухолев.

Его несколько смутило, что Кабан сдался так легко: он ожидал мордобоя, погони — всего того, что потом дало бы моральное право на жесткий допрос. «Курицу не замкните», — распорядился он на улице. Ему было жалко курицы.

Глава 5

Глусский РОВД размещался в доме купца Розенфельда, дети которого торговали лесом, внуки были расстреляны НКВД, а правнуки уехали на историческую родину при первой возможности, еще в начале восьмидесятых. В разные годы в этом здании успели побывать ГПУ, НКВД, Гестапо, Военная контрразведа и КГБ, так что традиции тут въелись в стены, а камеры в подвале содержали обширный набор граффити на немецком, белорусском, русском и идише.

Для допроса Кабана Выхухолев решил использовать свою собственную комнату: мебель здесь не была прикручена к полу, как в некоторых узкоспециальных кабинетах, зато от долгого сидения на стуле у допрашивающего не затекала спина. А разговор намечался долгий.

— Все пьешь, Кабан, — пожурил его Выхухолев для разгона.

Кабан, которого уже успели на всякий случай обрядить в наручники, взмолился:

— Начальник, давай по-быстрому и уже отпускай, похмелиться надо.

— Стремление похмелиться — признак хронического алкоголизма, — наставительно произнес милиционер. — Лечиться тебе надо было, тогда бы, глядишь, не стал бы матерым рецидивистом.

Кабан, сознание которого плавало в ядовитой смеси из абстинентной лихорадки, головной боли, неуверенности в реальности реальности, жажды, не утоляемой неспиртосодержащими жидкостями, отвращения к тому образу жизни, который он вроде как не избирал, но в который привык безропотно встраиваться каждое утро, — мучительно пытался понять, куда клонит Выхухолев.

— Что я такого натворил? — аккуратно поинтересовался он.

— Я тебе так скажу: в твоем проступке, нет, давай начистоту, в твоем преступлении, да-да, преступлении — есть и моя вина, Кабан, — с намеком на искренность признался Выхухолев, и тут Кабану стало не по себе, ибо когда такой человек, как майор милиции Выхухолев, готов признать какую-то собственную оплошность, стало быть, ситуация сверхординарная и, не исключено, угрожающая. — Мне, Кабан, нужно было не наблюдать твое антисоциальное поведение, но принимать меры. Понимаешь? Нужно было отправить тебя в профилакторий, на принудительное лечение, проследить, чтобы ты устроился на работу, составить график регистраций, чтобы ты являлся, рассказывал о своих успехах, словом, взять на контроль. Просмотрел я тебя, Кабан.

— Да что я сделал?

— А ты не помнишь? — Выхухолев обошел стол и расстегнул наручники, обозначая новую, предельно доверительную, страничку их отношений.

— Не. Не помню.

— Что ты делал ночью, расскажи.

— Ну как что. Ну, пил.

— А еще что делал? Пить — это не занятие.

— Ну, спал.

— А во сколько лег спать?

— Не помню.

— Ну примерно.

— Ну не помню, начальник. Ну может, в десять. А, может, и в час. Не помню.

— А что делал перед сном?

— Пил.

— А где пил?

— Не помню.

— Эх, Кабан, Кабан, даже жалко тебя. Никакого раскаяния. Ты зачем человека убил? А?

— Я? Человека?

— Да, ты, человека.

— Как убил?

— Из пистолета, Кабанов. Два отверстия в человеке оставил. Одно входящее, другое — выходящее.

— Да не может быть, Выхухолев, да ты что! Не убивал я!

— Ты еще скажи, что магазин ты не вскрывал.

— Какой магазин?

— Ну как какой? У вас там в Малиново один магазин. От «Райпотребкооперации».

Кабан примолк: он пытался вспомнить ночную вылазку в магазин, но не помнил ее. Но — что его пугало — не мог он припомнить и другого ночного воспоминания, ухватившись за которое, он мог бы убедить самого себя, что в магазине не был. Более того, похолодев, он осознал, что идея грабануть магазин «Райпотребкооперации» не однажды приходила к нему в голову, когда собранных в лесу грибов, выловленных в речке карасей, выкопанной у соседа картошки никто не покупал, а выпить хотелось. Тем более, что решетка в магазине была сделана бестолково, как он заприметил.

— Выхухолев, ты скажи мне: как этот магаз вскрыли?

— Ну, а как его можно вскрыть? Разбили окно, в окно руку просунули, дверь открыли — и всей науки.

— И что, там на окне не осталось никаких доказательств? Ну, в смысле, что это не я?

— Нет, Кабан, все как раз говорит, что это сделал ты. А алиби у тебя нет.

— Как нет, есть! — уцепился подозреваемый за обнадеживающее слово.

— Какое у тебя алиби? Где ты был ночью?

— Дома, спал.

— Это не алиби, Кабан. Видел тебя кто-нибудь спящим?

— Не, ну ты чудишь, Выхухолев. Кто меня мог видеть спящим? Баба от меня, ты же знаешь, ушла.

— Ну вот, стало быть, ты убил.

— Кого убил?

— Нет. Хмыря какого-то, я сам его не знаю.

— А что за хмырь?

Выхухолев достал худенькую серую папку с надписью «Дело №» и вытряхнул из нее несколько снимков. Отобрал самый жуткий, с мертвым лицом, снятым крупным планом, и протянул Кабанову. Зрелище разверстого рта парализовало страдающего похмельем человека.

— Знаешь его? — уточнил Выхухолев.

— Не знаю. Мерзкий какой-то, когда мертвый. Не знаю, когда живой, а мертвый мерзкий. А что за он? С чего мне его убивать? Не, Выхухолев, это дурость какая-то. Образовался у тебя висяк, так решил ты на меня его определить. Только я не возьму, не убивал, не, ни хуя, я вообще никого в своей жизни не убивал, только кур и кабана, но они не в счет.