Сезанн - [68]
Иоахим Гаске рассказал об этом эпизоде в своей прелестной книжке, ставшей неоценимым источником информации о последних годах жизни художника: «Эти два полотна открыли мне новый мир красок и линий, почти целую неделю я ходил под впечатлением от этого своего открытия»[221]. С самой первой встречи Сезанн стал считать Гаске своим добрым другом. Он так проникся к нему, что даже пообещал подарить столь приглянувшуюся ему картину — вид горы Сент-Виктуар. «Он пребывал в состоянии невероятного нервного возбуждения. Он раскрыл передо мной свою душу, жаловался на отчаяние и смертельное одиночество, на те муки, на которые обрекали его живопись и жизнь в целом». Первую неделю после знакомства старый художник и молодой поэт виделись почти ежедневно. Молодость Гаске словно придавала Сезанну силы и веру в себя. «Он не любил о себе рассказывать, но на пороге той жизни, которую я для себя избрал, хотел, по его словам, передать мне свой опыт. Он очень сожалел, что я не художник. Он пребывал в состоянии невероятного нервного возбуждения». Сезанн словно нашёл себе ещё одного сына. Но буквально через несколько дней его поведение резко изменилось: он замкнулся, отказывался от встреч с Гаске, объявил ему, что должен срочно уехать в Париж, хотя сам по-прежнему оставался в Эксе. Столкнувшись как-то с молодым поэтом на улице, он сделал вид, что не узнал его. Спустя некоторое время Гаске получил странное письмо, которое, как он признаётся, долго не решался предать гласности. Вот отрывок из него:
«Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что вы сильно сердитесь на меня. Если бы вы могли заглянуть поглубже в мою душу, то не стали бы сердиться. Неужели вы не видите, до какого плачевного состояния я дошёл? Я не владею собой, я человек, которого не существует, а вы строите из себя философа и хотите окончательно добить меня. Я проклял Жеффруа и иже с ним, которые ради статейки за 50 франков сделали меня объектом всеобщего внимания. Всю свою жизнь я работал, чтобы обеспечить своё существование, но я думал, что художник может заниматься настоящей живописью, не привлекая внимания публики к своей частной жизни. Разумеется, каждый художник стремится возвыситься духовно, но его личность должна оставаться в тени. Главным удовольствием для него должно быть его творчество. Будь на то моя воля, я так бы и сидел в своей мастерской, работая бок о бок с несколькими приятелями, с которыми вечером мы могли бы пропустить где-нибудь по стаканчику»[222].
Гаске бросился в Жа де Буффан. Сезанн раскрыл ему свои объятия. «Я просто старый дурак! — воскликнул он. — Садитесь вот сюда, я буду писать ваш портрет». Сегодня этот портрет можно увидеть в Музее современного искусства в Праге. Гаске выглядит на нём, как пишет Реймон Жан, «преисполненным гордости и благородства, с просветлённым и решительным лицом, открытым взглядом и пышной шевелюрой — настоящий “поэт”»[223].
Гаске стал для нас бесценным свидетелем того, как создавалась картина «Старуха с чётками», которую Сезанн писал в Жа де Буффан в 1895–1896 годах. Этот изумительный портрет можно рассматривать как живописный аналог «Простой души» Флобера. Сезанн старался попасть «в тон Флоберу», работая над изображением престарелой монастырской привратницы, сбежавшей в 70 лет из своего монастыря. Эта придавленная гнётом прожитых лет, судорожно сжимающая в руках свои чётки старая женщина с бледным, измождённым, застывшим в напряжении лицом и отсутствующим взглядом уже словно стоит на пороге смерти. Как и сам художник? Гаске: «Мягкий блик, словно намёк на сочувствие, озарял открытый скорбный лоб старухи. Её, согбенную и злющую, будто накрывало волной доброты. Иссохшая душа её трепетала и искала успокоения в движении рук. Сезанн рассказал мне её историю. В 70 лет эта монашка, разуверившаяся в Боге, ушла из монастыря. Дряхлая, не приспособленная к мирской жизни, она бродила от дома кдому, словно заблудившееся домашнее животное. Сезанн подобрал её, взял к себе в дом в качестве служанки в память о Дидро[224], но больше из природной доброты, и стал писать её портрет. Освоившись, старуха начала подворовывать у него и делать мелкие пакости: рвала на тряпки его полотенца и простыни и, бормоча молитвы, продавала их ему для протирки кистей; но он не выгонял её, из чувства милосердия закрывая глаза на её причуды»[225].
Осенью 1896 года, будучи проездом в Эксе, Золя не захотел встречаться с «неудачником» Сезанном. Правда, незадолго до этого, в мае, он написал статью о весеннем Салоне, в которой упомянул — не без недомолвок, не делающих ему чести, — и о своём старинном друге: «Минуло тридцать лет, мой интерес к живописи слегка поостыл. Я рос практически в одной колыбели со своим другом, своим братом Полем Сезанном, большим, но не слишком удачливым художником, чей талант оценили лишь сейчас».
