Сеятели тьмы - [41]

Взглянув друг на друга, они рассмеялись.

— А у вас сильные руки! — сказал Кохияма. — Я не ожидал.

— Странно для женщины, да? Я ведь всегда была озорной девчонкой. Это мне помогало жить.

Глядя, как она, ловко усевшись на турнике, смотрит с высоты вниз, Кохияма подумал: «Возможно, она именно это и считает подлинной свободой?»

Но Эмма вдруг сказала:

— Там, за тёмной рощей, мой дом. Я как бы издали разглядываю своё прошлое. И если это видение издалека — свобода, то это печально.

— А ведь подлинная свобода, вероятно, и состоит в том, чтобы распрощаться со своим прошлым, уйти оттуда, где твоим уделом были печаль и безнадёжность, — сказал Кохияма.

Он почувствовал, что пряжка больно впилась в живот, и спрыгнул на землю. Для него, тоже подумал он, печальным местом заточения стал этот дом, который Эмма сейчас рассматривала со своей перекладины.

— Мне нужно позвонить по телефону, — сказал он.

— Позвонить? — удивлённо переспросила Эмма и тоже спрыгнула вниз.

— Да. Я быстро.

— Хорошо, — согласилась Эмма.

Поблизости телефонной будки не было. Нужно было подняться по склону вверх и по переулку дойти до Киссёдэра. Было рискованно появляться сейчас на улице. Его пугала не встреча с кем-либо из знакомых, он боялся, что, попав в мирную, оживлённую толпу, он поддастся неодолимому желанию убежать из изолятора.

Дезертирство означало бы для него поражение. Нет, он должен остаться в изоляторе до конца и сделать всё возможное, чтобы разобраться в этой загадочной истории с чумой. В противном случае он не только как журналист, но и просто как человек вынужден был бы признать свою полную несостоятельность. Чтобы испытать самого себя, он во что бы то ни стало должен выдержать срок карантина. Эмма — вот в ком было его единственное спасение.

Когда они прошли переулок, перед ними открылась перспектива оживлённой городской улицы. Чуть ли не на каждом шагу здесь были убогие магазинчики, овощные лавки, китайские харчевни. Но улица показалась им удивительно яркой и оживлённой.

Торопливо шагали люди, из питейных заведений, распевая песни, уже выходили подвыпившие посетители. Ещё неделю назад и Кохияма мог бы быть среди них.

А сейчас он шёл, опустив голову, как бы избегая людских взглядов. Разумеется, никто не смог бы определить, кто он и откуда, но он весь сжался, будто его угнетал какой-то безотчётный стыд. В парке, где их окружала природа, у него не было такого ощущения, а сейчас, на людях, оно появилось.

Наконец рядом с небольшим баром они увидели телефон. Кохияма хотел было взяться за трубку, но при мысли о том, что он может быть болен, остановился. Ему не раз приходилось писать о том, как много бациллоносителей дизентерии, тифа и даже холеры постоянно бродит по городу и насколько это затрудняет борьбу с распространением опасных болезней. Как же мог он, человек, который предостерегал от опасности других, сам теперь сеять смерть!

Но потом он подумал, что его опасения, пожалуй, напрасны. Лёгочная форма чумы передаётся по воздуху при контакте с больным, а бубонная и кожная — через блох. Других путей распространения инфекции не существует. И если он и в самом деле бациллоноситель чумы, то сейчас, пока не кончится инкубационный период, он никого заразить не может.

К тому же перед уходом из дому они с Эммой приняли все меры предосторожности. В этот вечер он надел свой костюм, тщательно продезинфицированный ещё в первый день его пребывания в «загородной вилле». В общем, из дому они вышли облитые карболкой, что называется, с головы до пят.

— Ну и несёт же от нас! — морщась, время от времени говорила Эмма.

И действительно, запах был довольно сильный и, пожалуй, мог даже привлечь внимание прохожих.

И всё же Кохияма не в силах был отделаться от жуткой картины, которую ему рисовало воображение: чумные бациллы садятся на телефонную трубку, затем переходят на каждого, кто берётся за неё, бурно размножаются, распространяются дальше и одну за другой уносят человеческие жизни.

Наконец он всё-таки решился и набрал номер. Послышался голос телефонистки редакционного коммутатора, даже этот голос показался сейчас Кохияме бесконечно дорогим и близким. Затем он услышал голос Сомэи:

— Как дела? Что с тобой стряслось? Вчера Цурумото звонил тебе. В пансионе ответили, что ты давно не приходил домой, мы уже стали беспокоиться.

— Видите ли, дело в том…

— Но потом я решил, — перебил его Сомэя, — что ты отлёживаешься в больнице у какого-нибудь знакомого врача, избавляешься от своей простуды.

— Вы почти угадали. Я и в самом деле вроде как отлёживаюсь.

— Ты говорил, что тебе нужен отпуск на неделю. Значит, завтра придёшь?

— Нет. Денька через четыре, не раньше.

— Через четыре?

— Да. Я не могу пока выходить, но мне хотелось бы кое-что выяснить.

— Хм! Что же именно? — обеспокоенно спросил Сомэя.

— Мне надо знать, каким университетам и научно-исследовательским институтам у нас Пентагон оказывает финансовую помощь и какие работы субсидирует.

— Этими вопросами занимается отдел общественной жизни.

— Возможно, это и не имеет прямого отношения к нашему отделу, но я бы хотел срочно получить список таких университетов и научно-исследовательских учреждений.