Северный ветер - [95]

Фрау фон Штрикк смотрит на ротмистра маслеными, чуть ли не влюбленными глазами. Он их спаситель и надежда. Почти так же глядит на него и фрау фон Дален. Полная, грузная, она сидит в кресле и с видимой неохотой отпивает шоколад, заедая маленькими кусочками бисквитного торта. По-русски она почти совсем не понимает, поэтому больше прислушивается к разговору за другим столом. Заинтересовавшись, она поднимается и, держа в руке чашку шоколада, идет и садится на диван рядом с пастором.

— Если позволите, господин пастор.

— Ах, пожалуйста, пожалуйста! — Пастор галантно кланяется.

— Отчего ваша уважаемая супруга не приехала с вами? — спрашивает фрау фон Штрикк. — Воображаю, как ей, бедняжке, одиноко сейчас там среди дикарей. У нас теперь хуже, чем в Африке у чернокожих.

— Ничего не поделаешь. Мы обязаны выполнять свой долг и оставаться на своих местах, — торжественно отвечает пастор, и обе дамы, вздыхая, сочувственно кивают головами. — Моя супруга не могла поехать. Вы понимаете, на шестом месяце…

— Ах, тогда ей необходимо остерегаться. Ну ничего, с божьей помощью все обойдется хорошо… А как поживает ваша малютка — Лизхен, кажется? Я помню, какой это был милый ребенок.

— О, она у нас молодцом! — счастливо улыбается пастор. Но тут же, спохватившись, вновь становится серьезным. — И какая умница. Каждый вечер читает «Отче наш» и поет «Ты, господь, сомкни мне очи».

— Подумайте! Сколько же ей теперь?

— На третий день пасхи исполнится пять.

— Вот видите. Конечно, у нее наследственное…

Фрау фон Дален глядит, как Бренсон кладет на тарелку еще кусок жаркого и начинает его нарезать.

— Разрешите? — Пастор берет со стола фрау фон Дален ее пустой бокал.

— Нет, благодарю. Видите, какое мучение с этим шоколадом. Пригорел, наверное. — Она отставляет чашку и тарелочку с кусочком торта на край стола. — Никак не могу позабыть бедную лошадку. Семь ран! И она все бежала. Несчастное животное!

— Господин Бренсон обязан ей своей жизнью, — напоминает фрау фон Штрикк. — У того разбойника, наверное, в кармане были еще патроны.

Бренсон осматривал ружье и знает, что патронами его не заряжают. Он хочет сказать об этом, но соображает, что не следует. Зачем умалять свой престиж человека, чудом спасшегося от смерти. Ведь благодаря такому случаю он стал чуть ли не главным героем сегодняшнего вечера.

— Да, мое счастье, что я велел запрячь сегодня белую лошадь. Иначе…

— У вас же есть револьвер, — волнуется фрау фон Дален. — Вы могли бы пристрелить его, как собаку.

Бренсон не успевает ответить. Из соседней комнаты доносится такой шум и хохот, что здесь уже невозможно расслышать друг друга.

Фрау фон Штрикк встает и приоткрывает дверь. Подниек, который в ожидании стоял под дверями, отскакивает в сторону и вытягивается в струнку. Он ждет. Никаких приказаний нет… Фрау фон Штрикк успевает заметить, что солдаты затащили в уголок трех девиц и, тиская их, угощают водкой и сардинами.

Кисло улыбаясь, она возвращается. Улыбка эта предназначалась храбрым солдатикам, но при воспоминании о визжащих девицах на ее лице с волосатой бородавкой на подбородке появляется презрительная усмешка.

— Ах, какие испорченные эти деревенские девицы! — говорит она, пожимая плечами, и никак не может успокоиться. — Открыто вешаются солдатам на шею. Хоть бы постыдились.

Пастор ничуть не удивлен. Он понимающе кивает головой.

— Непостижимо, — сокрушается фрау фон Дален, — как вы, господин пастор, терпите. Ужасно видеть, что твои старания пропадают даром! И все-таки вы не перестаете заботиться о них, не бросаете испорченный народ на произвол судьбы. Я преклоняюсь перед вашим мужеством, господин пастор… Да. Пожалуйста!.. — Она разрешает теперь наполнить свой бокал.

— Сознание долга, сударыня, — кротко отвечает пастор, рассматривая на свет свой бокал. — Не больше… Вы правы: я вижу повсюду безбожие, нечестивость и блуд. Но я не наемный пастух, который бросает свое стадо, если овцы в нем шелудивы. Даже если бы голос мой был гласом вопиющего в пустыне, я и тогда не умолк бы.

— «Глас вопиющего в пустыне…» Ах, как это красиво! — вздыхает фрау фон Дален и награждает пастора почти таким же взглядом, как ротмистра.

Павел Сергеевич выходит из своей комнаты, берет с полки какую-то книгу и норовит уйти незамеченным.

— Павел Сергеевич! Павел Сергеевич! — увидав, окликает его фон Гаммер. — Один бокал!

— Благодарю. Вы же знаете: сегодня не могу.

— Один бокал! Только один!

Но тот быстро выходит, захлопывает дверь и поворачивает ключ.

— Молокосос! — сердито бросает ротмистр.

— У него головные боли, — пробует заступиться коренастый.

— Да чего там. Отговорки одни. Философствует бог знает о чем, а потом жалуется на головные боли.

— Не хочет, не надо! — восклицает барон, уже заметно охмелевший.

— Выдержки и мужества не хватает у наших молодых людей, — рассуждает фон Гаммер. — То голова, то нервы. То то, то другое. Тепличное поколение.

— Демократия… — смеется барон. — Демократия всем им нервы портит.

— Мы не демократы и не аристократы, господин барон. Мы только слуги царя и закона. Не забывайте об этом. Ваше здоровье, господа!

— «Слуги царя и закона…» — закрыв глаза, блаженно повторяет фрау фон Штрикк. — Вы слышите, господин пастор?