Северный сон - [9]

Андрей не мог рассказать Наде о стычке в диспетчерской, где Лучников при всех назвал его мальчишкой. А за что? За то, что Андрей жалел свой корабль и не хотел выходить из Вознесенья без ледокола. Впрочем, теперь он больше думал о себе, о нанесенной обиде. Он мечтал о том, как по прибытии на Волгу напишет жалобу на Лучникова, и уже складывались первые фразы...

— Ничего... Я его научу меня уважать! — только и сказал он вслух.

Надя долго не спала. Лежала, глядя в темноту... «Твой Лучников»! Почему Андрей сказал так? Неужели он почувствовал что-то? Да и что он может почувствовать? Ничего нет...

Вот он обидел Андрея. И Надя уже готова броситься на него, защищать мужа, даже если он не прав. «Если он не прав», — повторила она мысленно. Ей вспомнился Лучников на мостике с радиограммой в руке, его отрешенный, углубленный в себя взгляд.

Романтическая история, рассказанная буфетчицей, показалась ей сейчас вымышленной.

Надя проснулась, словно кто-то толкнул в бок. Она была одна в каюте. За плотно занавешенной шторой окна то нарастал, то затихал глухой, скрежещущий шум. Казалось, там бушует буря. Но, странно, корабль не качало, лишь короткие толчки сотрясали каюту. Надя босиком подбежала к окну, отодвинула штору и зажмурилась от яркого света. До самого горизонта сверкал, искрился на солнце белый лед. Теплоход двигался медленно, почти ползком, врезался в лед и раздвигал его корпусом, вызывая странный скрежещущий шорох. В медленности его движения, в коротких толчках — ударах льдин было что-то угрожающее, тревожное. И все же нельзя было оторвать глаз от сияющего под солнцем льда.

Надя быстро оделась, повязалась платком и вышла на палубу. Здесь было пустынно, безмолвно. Только скрежет корабля о лед стал явственней. Казалось, все на корабле замерло, оледенело, как и на сотни верст вокруг. Но она знала, что это лишь кажется. Там, в рубке, сейчас все напряжено до предела, четкие команды ежеминутно поступают по машинному телеграфу вниз, в машинное отделение. За спиной штурвального, вглядываясь в сияющую белизну, стоят командир отряда кораблей и третий помощник. И каждый раз, когда с новой силой возникает скрежет льда о борт корабля, сердце капитана «Машука» обливается кровью. А Лучников, что чувствует он сейчас?.. Жалеет о принятом решении или уверенно смотрит вперед, навстречу ледяной пустыне?..

Медленно, один за другим, ползут во льду речные теплоходы. «Кольцову» легче: «Машук» прокладывает ему дорожку.

Обогнув палубу, Надя лицом к лицу столкнулась с Прямковым. Старик, невзирая на холод, нес свою добровольную вахту. Воротник его пальто был поднят, кепка с пуговкой на макушке нахлобучена по самые глаза.

— Что делается! — сказал он, с трудом шевеля посиневшими губами. В голосе его слышалась гордость. — Сорок лет капитанил. Осенью, чуть первые белые мухи полетят, — команда стоп. Убираем пристани: конец навигации... А тут, понимаешь, во льдах идем, как папанинцы какие-нибудь! Ей-богу!

— Как бы на льдину не пришлось высадиться, тогда будем настоящие папанинцы! — заметила Надя.

Ей было и жутко и весело ползти на речном теплоходе среди сияния льдов.

Близился обеденный час, но в рубке словно забыли о нем. Теплоход лихорадило. Иногда он не в силах был разрезать льдину и вползал на нее брюхом, подминая ее своей тяжестью.

— Сантиметров восемьдесят будет, — определял в этом случае толщину льдины Прямков.

Он посерьезнел. Видимо, и ему не улыбалась перспектива стать настоящим папанинцем.

И вдруг все кончилось. Теплоход уже не полз, а шел, под килем его был не твердый лед, а вода.

Радист отнес в рубку радиограмму: «Путь Север открыт. Км. ледокола «Лена» Сомов».

Открыв каравану путь во льдах, ледокол ушел назад в Повенец и двигался теперь где-то впереди. Его не было видно, сколько ни смотрели по очереди в бинокль Прямков и Надя. Конечно, ведь во льдах он шел намного быстрей «Машука».

Теперь сломанный ледоколом лед только легко потрескивал, уступая «Машуку» дорогу. Солнце пригревало, и льдины, подтаивая, вели между собой весенний разговор. Как ни странно, к северу льда становилось все меньше, пошло черноледье — лед, захлестнутый водой. По такому льду идти легко: он повторяет движение волны, так тонок. По сути, это уже не лед, а зола от него. Лед, истлевший на солнце.

Андрей пришел обедать, когда показались онежские острова с темными елями, с голыми осинами и березами. Здесь была ранняя весна.

— Через два часа Повенец, — сказал он.

— Краску ободрали?

— Краска что! Винты погнули... Ремонта недели на две... Ладно хоть руль цел. Я, признаться, думал: поломаем.

— А все же красиво было, — вздохнула Надя.

Она чувствовала, что и Андрей считает, что в общем легко отделались, но не хочет сознаться. Ремонт на две недели — не задача. Все корабли после перегона ремонтируют. По графику «Машук» должен взять первых пассажиров-туристов через месяц. Значит, время есть.

Надя представила вдруг, как все три дека теплохода наполнятся людьми, толпящимися у перил, будут щелкать фотоаппараты, смеяться женщины в ярких платьях. Салоны, сейчас еще молчаливые, обитые снаружи досками на случай шторма, будут полны света и музыки. Из ресторана понесется запах горячих блюд, изготовленных не Марией Петровной — кашеваркой, а настоящим коком. Их будут доставлять снизу, из камбуза, в сервировочную на специальных лифтах. На корме расставят пестрые шезлонги — сейчас они еще в конвертовке, — в них будут загорать туристы под волжским солнцем.