Северный шторм - [21]

– А вы не боитесь, что Пророк использует против вас вашу же тактику шпионажа? – поинтересовался я у князя.

– Я скорее поверю, что Пророк – тот, за кого он себя выдает, чем тому, что он привлек на службу байкеров, – молвил его светлость. – В Святой Европе их продолжают считать грязным отребьем, которое следует истреблять, как крыс. Да и нет у Гласа Господнего столько бензина, чтобы еще и с байкерами за услуги расплачиваться… Ну как, Эрик, довольны подарком?

– Спрашиваете! – ответил я, активируя предохранитель на втором пистолете. В шкатулке имелись также запасные магазины и две пачки патронов, но ими я намеревался заняться уже дома. Наигрался, пора и честь знать. – Получается, теперь я ваш должник.

– Полноте, – отмахнулся князь. – Ничего вы мне не должны. Однако вы уже наверняка догадались, что я позвал вас сюда не только за этим. Не буду томить – у меня к вам имеется серьезное поручение довольно деликатного свойства. Оно в равной степени касается как международной политики, так и моих семейных проблем. Контрразведка осведомлена, где сейчас находится мой сын Ярослав. Вероятно, и вы, Эрик, уже об этом слышали.

– Нет, ваша светлость, я не в курсе. – Мне пришлось слукавить, поскольку не хотелось признаваться, что кое-какие слухи до меня все же доходили.

Нервно вертя в пальцах карандаш, князь Сергей вкратце обрисовал мне ситуацию. По тому, насколько он был расстроен, я решил, что, помимо истории блудного Ярослава, выяснил и причину княжеского недомогания. Положение складывалось гораздо хуже, чем я подозревал. Ярослав был молод, горяч и впечатлителен, поэтому совершенно не беспокоился о последствиях своего необдуманного шага. А последствия могли обрушиться на голову князя, как из мешка.

Прежде всего политические. Весть об участии русского княжича в войне на стороне норманнов так или иначе дойдет до Пророка, что сильно осложнит и без того напряженные отношения петербургского и святоевропейского правителей. Пока шла Новая Мировая и Глас Господень был занят изгнанием скандинавов, ему было, разумеется, не до конфликтов с Петербургом. Но в случае победы Ватикана конфликт неизбежен. А успех Торвальда Грингсона в этой войне ставился под очень большой вопрос.

В России постоянно ожидали дипломатов от Пророка с предложениями о создании альянса для разгрома северных интервентов, однако таковых предложений российским князьям пока не поступало. Пророк истово верил в собственное могущество, усиленное не только покровительством Всевышнего, но и вполне боеспособной армией. Именно в этот момент Защитники Веры объединяли усилия для массированного удара по агрессорам, двигающимся по Рейну в глубь Святой Европы, словно зубастый червь к сердцевине яблока.

Вороний Коготь уповал на поддержку своих богов и тоже верил в победу. За внешне безрассудной наступательной тактикой «башмачников» скрывались неплохое техническое оснащение и огромный опыт ведения локальных войн. Вместо морского похода на Ватикан, во время которого флот норманнов был бы изрядно потрепан, а то и вовсе потоплен в Средиземном море, Грингсон предпочел вкогтиться в побережье врага стремительной высадкой и на десантных ботах отправился вверх по Рейну. Несколько моторизованных сухопутных дружин на легкой бронетехнике двигалось по берегам реки параллельно огромной флотилии, прикрывая ее с флангов. По данным русской разведки, позавчера норманны сровняли с землей Бонн и сейчас двигались к Мангейму. Особо яростного сопротивления «башмачники» пока не встречали – уцелевшие Защитники Веры из Дюссельдорфа и Бонна отступили, чтобы примкнуть к идущей с юга армии Крестоносцев – мощного бронированного кулака, спешно сформированного из частей Ватиканской, Мадридской, Афинской и прочих епархий. Армию возглавлял сам Апостол Защитников Веры. Пророк возлагал на Крестоносцев все свои надежды, которые имели хорошие шансы сбыться.

И хоть князь Сергей завел с нами разговор прежде всего о грозящих ему политических проблемах, было очевидно, что он думает больше не о них, а о судьбе своего единственного наследника. Выросший в мирном Петербургском княжестве, Ярослав бросился сегодня в такую заваруху, выжить в которой было нелегко даже матерому вояке. Безусловно, я во многом понимал княжеского сына – жажда приключений в юные годы идет рука об руку с безрассудством. Но поскольку сам я уже давно воспитывал троих приемных детей, одобрить поступок Ярослава у меня не получалось при всем желании. По прибытии на родину княжичу требовалось учинить хорошую родительскую взбучку, однако дело складывалось так, что Ярослав мог попросту не дожить до возвращения в родные пенаты.

– Я все надеялся, что Ярослав одумается, – закончил князь свой печальный рассказ. – Норманны – не слишком приятные люди. Я полагал, что сыну с его воспитанием будет сложно прижиться у них и вскоре он примчится домой. Но, оказывается, мы плохо его знали. И наш посол в Стокгольме, и дипломаты, которые были посланы ему в помощь, не сумели уговорить Ярослава вернуться. Я уже хотел направить делегацию к Грингсону, чтобы он вошел в наше положение и сам повлиял на моего сына, но в последний момент мне пришлось оставить эту идею. Просто я вдруг понял, что такая помощь лишь навредит Ярославу, которому и так сейчас нелегко. Моя чрезмерная опека унизит его в глазах головорезов, которые его окружают. Он станет объектом для насмешек, что в конечном итоге повредит и ему, и репутации нашего княжества. Ничего не попишешь, господа: я не имею права слепо подчиняться отцовским инстинктам. Мне приходится думать и о политических последствиях собственных действий. Таков крест правителя. Да, я тоже в молодости ненавидел своего отца за то, что он был со мной излишне строг и холоден. Но, став князем, я сказал ему за эту строгость спасибо. И в будущем мне хочется услышать такое же спасибо от Ярослава. Но, как мне подарить ему это будущее, если он его сознательно отвергает? Как, черт побери? А тут еще проклятая война, будь она неладна!