Северный крест. Миллер - [14]

   — Пхих! — произнёс он привычно.

Самый желанный и самый податливый товар, который появляется в городском саду, — это кухарки.

Они вечно спешат, вечно заняты, всегда оглядываются — а не заметит ли их хозяин? — поэтому совершают торопливые поступки, но главное — не корчат из себя недотрог-гимназисточек. А это Арсюху Баринова очень устраивает.

Через несколько минут Арсюха пристроился к усталой бледнолицей кухарке, невесть как попавшей в нарядные берёзовые аллеи.

   — Разрешите, мадам, предложить руку вам, если муж ваш уехал по делам, — промурлыкал он слова песенки, которую услышал полмесяца назад в одной тесной матросской кампании, запомнил её и теперь всем говорил, что сам её сочинил во время перехода миноноски из Архангельска в Мурманск.

Кухарка глянула на него испуганно и шмыгнула в кусты. Это не огорчило Арсюху — таких кухарок в Архангельске — пруд пруди. В прекраснейшем расположении духа он двинулся дальше.

Дорожка, по которой он шёл, была присыпана мелким жёлтым песком, он приятно хрустел под каблуками. Широкие клёши, словно бы соразмеряясь с неторопливым прогулочным шагом Арсюхи, лихо подметали дорожку — песок только кудрявился, отлетая в сторону, свинцовые гайки, вшитые в края штанин, держали чёрные клёши, стачанные из тонкого английского сукна, в натянутом состоянии — ни одной морщинки на них не было, такие штаны нравились Арсюхе, как нравилось и то, что он, засунув руки в карманы, может мести городской тротуар не хуже любого патентованного дворника.

Правда, у военмора первой статьи Арсюхи Баринова несколько подкачал живот — больше похож он был на раздутый баул депутата Государственной думы. Но какой ныне мужик, если он считает себя настоящим мужиком, не имеет живота? А потом, два похода на Онегу, пара сэкономленных на собственном желудке банок «ананасов в сахарном сиропе» и несколько романов с молчаливыми поморскими вдовами легко приведут его в норму.

Перед закатом особенно звонко расщебетались местные пичуги, от их пения у Арсюхи даже обмякло, обвисло складками лицо, на глазах появился благодарный блеск, он остановился у боковой, уводящей в глубину сада пустынной дорожки, скребнул гайками, вшитыми в штанины, по песку, огляделся — после сбитеня надо было сбросить напряжение в мочевом пузыре, стравить пар и воду — переполнился...

Он глянул в одну сторону, потом в другую, никого не засек, ни их благородий, ни бледных барышень, вожделенно посматривающих на золотые погоны офицеров, и шагнул за густой куст, облепленный бледными длиннокрылыми насекомыми, расстегнул широкий, как бабий подол, передний клапан своих штанов.

Морские клёши имеют, как известно, совсем другую конструкцию, чем обычные мужские брюки — ну, скажем, офицерские бриджи. У бриджей есть гульфик с пуговицами, а у клёшей — подол. Отвалил этот подол Арсюха и начал неторопливо обрызгивать куст.

Невдалеке играла музыка, звенели птицы, в розовом вечернем воздухе серебрились невесомые летающие нити. Хорошо было. Арсюха и не заметил, как рядом с ним оказались двое приземистых парней с крепкими подбородками, в железнодорожных форменных фуражках, украшенных серебряными молоточками.

   — Мочишься? — благодушно спросил один из них.

Видимая благодушность эта обманула Арсюху.

   — Напряжение стравливаю, — объяснил он, — не то из носа уже капать начало. — Стряхнул под ноги несколько золотистых капель, пожаловался: — Вот закон природы, по которому рыба плавает в море — сколько ни стряхивай последние капли, как ни тряси причиндалом — капли эти обязательно окажутся в штанах.

   — Стряхнул? — спросил один из железнодорожников.

   — Стряхнул, — ответил Арсюха, покосился на крепыша. — Даже куст не подмыл, — он подёргал одной рукой за ветку, — не уплыла сирень, здесь стоит. — Арсюха рассмеялся довольно — собственная речь показалась ему остроумной.

В следующее мгновение сильный удар в ухо опрокинул Арсюху на землю. Он, готовый ко всяким напастям, не ожидал, что удар будет таким мощным, охнул и полетел головой в мокрый куст.

Ткнулся носом в собственную мочу, поморщился — вонючая была, сморкнулся кровью.

   — Ну, гады, — заскрипел он зубами, поднялся на ноги. — За что?

В следующее мгновение опять очутился на земле — новый удар не заставил себя ждать. Арсюха вновь шмякнулся лицом в мочу, хапнул ртом земли, на зубах у него захрустел мокрый солёный песок.

   — Хады, — прошепелявил он. Впереди не было одного зуба. — За что, паровожники?

   — За Авдотью, — прежним доброжелательным тоном пояснил один из «паровозников». — Помнишь такую?

   — Нет, — мотнул головой Арсюха и вновь полетел на землю. Мокрый песок окропили кровяные брызги.

Арсюха приподнялся на руках — противно было валяться в собственной моче, сплюнул под себя кровь и заныл:

   — За что, мужики-и? Объяшните хоть.

   — Авдотью помнишь?

   — Нет, — вторично помотал головой Арсюха.

   — Вот козёл, — удивлённо произнёс железнодорожник с благожелательным голосом, ухватил Арсюху за воротник нарядной матросской рубахи, рывком поставил на ноги. — Девку начинил потомством и не помнит, как это сделал... Вот козёл!

Железнодорожник неторопливо прицелился и впечатал кулак прямо в глаз Арсюхе.