Северные рассказы - [3]

Вот в эту-то зиму и появились волки около самого нашего села, тревожа всех каждую ночь.

Только, бывало, настанет утро, как Трофим уже является с новостями и рассказывает: „сегодня у Осипа волки зарезали овцу“; „вчерась ночью волки, говорят, были в ограде у Кузьмы“.

И дело с волками дошло до того, что нас не стали совсем пускать вечером на улицу кататься с горы и даже днем не позволяли отлучаться в деревню.

Что ни ночь, то история с волками.

Волки стали уже душить собак; волки стали уже ходить по задворкам; волки стали забираться в хлева и есть гусей.

Это было какое-то нашествие волков, и крестьяне все в голос, жалуясь на них, говорили, что будет тяжелый год, хотя папа и говорил, что волки потому ходят и давят в нашей деревне, что у мужиков неплотные дворы, а волки голодны, потому что все в лесу занесло так же, как в нашем переулке, снегом.

Это нашествие волков порядочно-таки убавило у меня храбрости. Признаюсь, я стал уже побаиваться вечером и даже вздрагивал порой на печке около стряпки Агафьи, хотя там ровно не было никого, кроме тараканов. Но, тем не менее, мне страшно хотелось видеть волков.

И вот я увидел волка.

Это было рано утром, когда только что стало светать, и я опять был этим обязан моему отцу. Нужно заметить, что он любил нас знакомить всех, а меня в особенности, с царством животных.

Так случилось и в то памятное раннее утро, когда вдруг в нашем проулке появились волки. В это утро они как-то скараулили у нашего соседа молодую свинку, когда она на рассвете только что было отправилась на реку, к прорубям, пить. Эта свинка хорошо была нам известна, потому что она зимой и летом лазала под нашу подворотню, бродила по двору и викала под окном кухни. И когда мы слышали ее виканье, то уже вперед знали, наученные всезнающим Трофимом, что будет непогода или даже буран.

Я и сейчас помню, как меня осторожно разбудил отец и понес на руках в одной рубашке в избу. Я протираю кулачонком глаза. На ходу отец таинственно сообщает, что в проулке волки, и я окончательно просыпаюсь и тянусь к окну.

— Смотри, смотри! вон, вон они ведут свинку, — говорит он мне, поднеся меня к окну.

Но я ничего не мог рассмотреть, тараща глазенки.

— Смотри, вон, направо, у самого огорода.

Я всматриваюсь по указанию его руки и вдруг вижу хотя неясно, но вижу, как пара волков, страшно похожих на обыкновенную собаку и даже совсем не таких больших, как я воображал, ведут что-то вроде, действительно, свиньи, таща ее вдоль самого прясла.

— Видишь? Видишь? — говорит отец.

— Вижу, вижу. Это волки, папа? Это волки?

— Да, да, волки. Они ведут свинью. Видишь, один ведет ее за ухо, а другой ее покусывает сзади. Видишь, она упирается, нейдет?

И я, действительно, вижу, что свинья нейдет, все вертится задом, ее покусывают, и даже слышу, ясно слышу, как она визжит, — тонко так визжит, когда ее кусает сзади волк, и ей больно.

— Папа, но они ее съедят! Надо послать Трофима! — говорю я, чуть не плача.

Но отец говорит, что уже теперь ничего не сделать, что они и ведут ее только потому, что пока еще не вышли из нашего переулка. Трофим спит, соседей тоже послать некого, — все еще спят, и надо покориться бедной свинке.

Но это меня страшно возмущает: я, действительно, вижу, что волки уводят ее дальше и дальше. Вот уже их плохо видно в сумраке утра, вот уже не стало слышно визга, вот уже волки исчезли совсем из окна. Кончено. Теперь задавили или давят. Это минутное дело. Это меня так возмущает, что я готов туда бежать, к этим волкам, отбивать свинку соседа, драться с ними палками, если бы только не отец, который несет меня уже обратно в детскую и водворяет снова в кровать.

Но я еще долго вижу эту пару волков, эту бедную свинку.

Утром, когда мы встали, мне показалось странным, что все говорили шутя о задавленной волками свинье, и никто, ровно никто, ее не жалел, даже сам ее хозяин, старик седой, который только хлопал по коленкам руками, рассказывая, как хитро волки подкараулили его свинку, когда она побежала утром на водопой к реке.

После этого случая я, признаться, даже не стал играть вечерами в своей ограде:

„Ведь высунь только нос из дому, как волки тебя и поведут на глазах у всех за ухо на задворки“, думал я про себя; „пожалуй и тебя не будут нисколько жалеть, как не жалели уведенной свинки“.

Но больше всего меня тревожил вопрос, как мы поедем на рождестве к дедушке.

Дело в том, что дорога к нему шла как раз в том направлении, куда увели волки свинку. А путь не близкий, целых двадцать верст, и что особенно страшило мое маленькое сердце, это то, что на средине дороги было дикое место, падь, где даже летом мама боится постоянно волков.

Это обстоятельство заставило меня не раз спрашивать Трофима, живут ли волки зимой в падях. Но Трофим не только не успокаивал меня, напротив, рассказывал такие страсти про волков, что я с ужасом думал о поездке к дедушке.

Между тем, не ехать туда — обнаружить трусость, было невозможно, тем более, что это был исстари заведенный в нашем доме обычай в это время посещать дедушку. Невозможно и представить себе, чтобы мы с старшим братом не поехали к дедушке, не пропели бы ему „рождества“, не получили бы от него на праздник по маленькому серебряному пятачку. Странно было бы не повидать доброй бабушки, которая угощала нас лакомствами, не поесть сырников, чудных, маленьких, кругленьких сырников, которые так мастерски стряпала и морозила на рождественском морозе стряпка Варвара.