Северные рассказы - [26]

Но девушка звала его к себе, не сумел Павел усидеть на месте. Такая хорошая была Нумги. На ней расшитые из оленьих шкурок сапоги и белая пушистая ягушка. Ее черные волосы развевались по ветру, и большие глаза искрились зовущим смехом.

— Почему, Павел, не идешь ко мне, или боишься? — спросила Нумги.

— Мужчина не может бояться женщин, я не боюсь тебя, Нумги.

— Врешь, боишься, — смеялась девушка.

— Пойдем, Нумги, в лес, я покажу тебе, какой я смелый...

Надели лыжи и побежали наперегонки. Девушка показывала свое искусство, шла быстро, по-мужски широко расставляя ноги. Но трудно обогнать Павла, он летел, не чувствуя снега, лыжи сами несли его вперед.

Нумги сдала первая, устала и прислонилась к большому ветвистому дереву. Волосы в беспорядке спустились на лоб, лицо раскраснелось от быстрого бега.

Павел остановился рядом, молчал, не зная, что говорить. Вот наедине с собой несколько раз он повторял этот разговор, нетерпеливо ждал его, а тут забыл все.

Нумги тоже молчала.

— Я хотел тебе давно сказать это, Нумги, но боялся. Ты должна стать моей женой, Нумги.

— Я хочу быть твоей женой, Павел, мне очень тяжело у свирепого князя. Давно я ждала от тебя эти слова, но большое горе, Павел: отец решил продать меня шаману Вывко...

— Старый шаман — паршивая собака! — не мог сдержать злобу Павел. — Ему мало трех жен, он хочет взять от меня Нумги. Нет, я куплю тебя.

— Отец будет просить много оленей... Где они?

— Я уговорю Сэротетто, буду у него работать, — волновался Павел.

— Не выйдет, — безнадежно сказала Нумги, — они большие друзья со старым шаманом.

— Тогда, — Павел сжал кулаки, — тогда я украду тебя, Нумги. Мы уедем далеко в тундру, туда, где не найдет нас лось Хорала и Вывко. Ты согласна, ты не боишься, Нумги?

— С тобой не страшно, — ответила девушка.

На рассвете закончилось пиршество. Гости собрались в обратный путь, готовя свои упряжки. Оленей согнали в одно стадо, колышется лес ветвистых рогов. Непокорные олени вырвались из загона и, высоко задрав головы, носились вокруг чума.

— О-хой! Хой! — слышались крики, свистели тянзяны, ловко обвивала петля оленьи рога. Каждый показывал свое искусство.

Работники Нарья Хорала уже приготовили для него резвую упряжку из пяти белоснежных важенок, увитых разноцветными лентами. Оленья сбруя отливала белизной безделушек, искусно вырезанных из мамонтовой кости.

Сам Хорала что-то яростно доказывал Вывко. Павлу хотелось сейчас же подойти к князю и просить отдать ему Нумги, но он боялся помешать разговору старших.

А Нумги сидела на нарте, смотрела на Павла и как будто говорила: «Что же молчишь, Павел? Ведь ты обещал быть смелым...»

Наконец он решился.

— Старейший из старейших, хозяин белых оленей, князь Хорала, продай мне Нумги.

Шаман рассыпался мелким, дребезжащим, как старый бубен, смехом.

— Зачем такое говоришь, мы можем лопнуть со смеху. Что у тебя есть, чтобы иметь Нумги?

Смеялся Хорала, его толстые красные щеки тряслись, непонятно — от смеха или от злости.

— Нехорошо издеваться над старшими. Нумги досталась мне от сестры, я кормил ее и дешево не продам. У тебя нет оленей, нет даже своего чума. Как собака паршивая, придешь греться к моему же костру.

— Я тоже буду богатым!— задыхаясь от волнения, кричал Павел. — Подожди, Хорала, продавать Нумги. Я сумею заплатить за нее хороший выкуп.

— Не шуми, — остановил его князь, — в роду Пуйко никогда не будет много оленей. Не всем дано право быть богатыми.

— Не слушаются нынче молодые старших, — нравоучительно заговорил шаман. — Во всем русские виноваты: они разбивают святые порядки отцов и дедов. Гневается Великий Нум на наши грехи. Был у Хорала, почетнейшего из почетных, работник Гришка Окатетто, теперь он продался русским и ворует у ненцев оленей.

Обида за друга больно хлестнула Павла.

— Врешь, старая лиса, Гришка — не вор. Он хочет хорошей жизни для ненцев, теперь я знаю: только он прав, а вас слушать — что ветер гонять. Довольно!

Он бросил со злостью тянзян об снег, бегом бросился в свой чум спрятаться от стыда и досады.

Вслед ему смеялся шаман, кричал Хорала надрывно и забавно...

Когда уезжали гости, Павел успел торопливой украдкой шепнуть Нумги:

— Жди. Я украду тебя.

Комната красного уголка фактории Хусь-яга приготовлена к собранию. Расставлены скамьи, а в углу, где висит портрет Ленина, по-праздничному красной скатертью накрыт стол.

Григорий составил списки бедноты Хусь-ягинской тундры. Каждого из этих людей он знал лично, многие из них уже заявили о своем желании организовать оленеводческую артель.

Он бросил перо, снова беспокоили мысли об артели...

«...Вот Ябтик, он пойдет в колхоз, а Пурунгуй, а другие — что они имели в прошлом? Что они имеют? Каждый из них должен кулакам больше, чем есть в своем хозяйстве. Они неизбежно должны организоваться. Ведь Ябтик, и Пурунгуй, и сотни других рвутся к новой, хорошей жизни, только законы дедов, шаманы тянут назад к князьям, к кулакам. Но старое уже подточено, рушится с каждым днем. Сегодня Ябтик и Пурунгуй поют наедине с ветром грустную песню бедняка, эту песню подхватывает ветер и, как стон, несет по просторам тундры. А завтра начнется новая колхозная песня, она будет сильнее ветра, ее мощь подхватят тысячи раньше обреченных на вымирание людей. О, эта песня будет вести новый рассказ о новых временах в тундре.