Северное сияние - [29]
А вскоре в этом городе разные марши закружатся в жуткой кровавой пляске; все, кто сегодня марширует под звуки песен и оркестров, скоро сойдутся в кровавой схватке. Немцы, словенцы, коммунисты, национал-социалисты, клерикалы, националисты, югослависты, сербы, болгары, казаки, рабочие и крестьяне, спортсмены и официанты, одноклассники и коллеги, братья и сестры, дочери и матери, отцы и сыновья вцепятся друг другу в горло и, задыхаясь, с хрипом будут выкрикивать слова своих маршей разбитыми губами, вытекшими глазами, проломленными черепами, вспоротыми животами, и из перерезанных глоток будут хлестать светлые юношеские героические песни, которые звенели тем воскресным утром в году тридцать восьмом.
Вечером люди возвращались со стадиона, где днем проходил политический митинг. На улицах было полно народу: военные, господа в черном, красивые женщины. Из ресторанов неслись песни, люди кучками собирались на перекрестках, скандировали лозунги и выкрикивали колкости в адрес противников. Я пробирался сквозь взбудораженную толпу и думал о тишине, которая на краткий миг заполнила мою комнату утром. На главной площади я повстречал Гретицу, одну из тех барышень средних лет. Она была с каким-то прилизанным господином. Я имею в виду его волосы, прическу. Он приподнял шляпу и поклонился мне, будто мы старые знакомые. По-видимому, эти женщины каждого посвящают в свои знакомства. Я не сомневаюсь, что они перемывают косточки нам с Марьетицей. Ведь не скроешь же, что мы бываем в комнате за соседней дверью средь бела дня. Гретица оставила прилизанного господина и подлетела ко мне. Из ее щебета я не запомнил ни единого слова, кроме многозначительного приглашения. Эта кругленькая барышня произнесла его таким гоном, что ошибиться было невозможно: что же вы никогда не постучитесь в соседнюю дверь, непременно постучите, когда придете в связи с ремонтом дома. Едва заметно, но дерзко подмигнула и, взяв прилизанного под руку, поплыла по Господской улице. Я уже знал, что сегодня напьюсь. И не только поддаваясь какой-то всеобщей беспечности, но и потому, что за все это несчастное утро я не услышал ни одного искреннего слова, не сделал ни одного естественного движения. В корчме Беранича столкнулся с Федятиным и Главиной. Главина, как всегда, верховодил. Сорил деньгами и изображал из себя мятежника. Всем рассказывал о своей борьбе с гроссфабрикантом и его клевретами.
И все-таки бунт его не имеет определенной направленности. Это просто разъяренный мужчина, который не может понять, какого черта им помыкают, когда он и без того справляется с работой. И сносить все это за те крохи, за те гроши, что ему платили! Хватит. Он сыт по горло. Нет, он не пьяница, просто живет один, и деньгам тесно в кармане. Можно только удивляться его привязанности к Федятину. А ведь наверняка они нашли друг друга в каком-нибудь вонючем кабаке в Ленте за рюмкой шнапса, так же как нашел их я.
На Державном мосту от нас шарахнулась лошадь, впряженная в крестьянскую повозку. Метнулась в сторону и взвилась на дыбы. Крестьянин натянул узду и долго хлестал ее, пока не усмирил. Было видно, что празднично одетый крестьянин боится своей лошади. А лошадь боится Федятина. Потом я вспомнил, что Федятин шел ближе к мостовой и лошадь шарахнулась, когда мы поравнялись с ней.
В гостиничный ресторан Главина идти не захотел, Федятин же, как мне показалось, был согласен. Когда мы прощались, я сквозь стеклянные двери увидел Буковского. Он держал в руках шляпу и с кем-то разговаривал. Это мог быть только он, его плешь не спутаешь. Меня опять охватило неясное предчувствие, но я попытался отогнать его. Невозможно, чтобы плешивый торчал тут из-за меня, ведь не живут же они коммуной, где все обязаны следить друг за другом, а все вместе за Маргаритой. Я опять вспомнил, что госпожа докторша говорила о Марьетице. Озабоченным таким голосом говорила, мол, все они должны ее оберегать, чтобы она, не приведи господи, не натворила бед. Я не желал верить мелькнувшему подозрению. Плешивый пришел сюда по своим делам, и точка.
