Северное сияние - [8]

— Наконец-то вы, мой друг! — встретила Лунина мадам Роже, еще не старая миловидная женщина. — Садитесь сюда, поближе к нашему русскому самовару, — она указала на серебряную вазу с двумя ручками и длинным краном из слоновой кости.

Лунин взял чашку чаю и оглядел гостей. Среди нескольких деятелей рухнувшего режима присутствовали хорошо знакомые Лунину член французской академии писатель Шарль Брифо и Ипполит Оже.

Судьба этого молодого француза неожиданно сложилась благоприятно благодаря Лунину и его товарищам. До занятия Парижа русскими войсками Оже служил у молодого портного, который часто посылал его к богатым заказчикам для примерки костюмов.

С такими же поручениями приходил он и к русским офицерам, которые шили у его патрона модные фраки и панталоны. Начальство не только разрешало, но и приказывало им носить штатское платье, чтобы в случае какого-нибудь «эксцесса» во время пирушек в увеселительных заведениях не была опорочена «честь мундира».

Остроумный, развитой и веселый Ипполит полюбился новым заказчикам. Они приручили его к себе и решили определить в русскую армию, вызывавшую искреннее восхищение француза.

По совету Лунина, который знал пристрастие цесаревича Константина к «отпрыскам древних и благородных родов», был найден некий кавалер ордена святого Людовика, согласившийся за собранную офицерами солидную сумму выдать Ипполита Оже — сына скромного судебного чиновника — за своего племянника, знатного аристократа, осиротевшего по вине Робеспьера.

Константин Павлович благосклонно отнесся к написанному Луниным и подписанному кавалером ордена ходатайству о принятии Оже в Измайловский полк, и Ипполит со дня на день ждал производства в офицерский чин. Он так сдружился с Луниным и другими своими покровителями, что решил экспатриироваться из Франции Бурбонов и принять русское подданство.

Несколько в стороне от других гостей, в кресле с высокой спинкой, сидел Сен-Симон. В черном длинном сюртуке и белом без пышных воланов жабо, напоминающем воротник пасторского талара, с пергаментно-бледным лицом и сжатыми губами, Сен-Симон был похож на изваяние.

Гости единодушно хвалили роман Лунина «Лжедимитрий», отрывки из которого он читал здесь в прошлый четверг.

— Это так талантливо, — восхищался Шарль Брифо, — так поэтично и, насколько я знаком с этим замечательным периодом русской истории, так правдиво! Уверяю вас, мсье Лунин, что даже наш Шатобриан не сумел бы так блестяще изобразить московскую трагедию, как это сделали вы в вашем превосходном романе.

— то шедевр поэзии! — восхищенно произнес старик с длинными седыми кудрями. — Поэзия истории должна непременно предшествовать философскому ее пониманию,

— А в романе «Лжедимитрий» поэзии столько, что он воспринимается как музыкальная поэма, — сказала мадам Роже.

— Так ведь мсье Мишель Лунин еще и музыкант! — вырвалось с гордостью у Ипполита Оже, который с самого появления Лунина не сводил с него глаз.

Лунин учтиво благодарил за похвалы.

— Я отношу впечатление, произведенное на вас моим романом, — с улыбкой сказал он, — не столько к моим заслугам, сколько к самой его теме. — Право, я не знаю ничего более назидательного, интересного и поэтического, чем история моего отечества.

— Я вполне согласен с вами, — откликнулся Оже, сам втайне мечтающий написать роман из прошлого русского народа, с замечательными представителями которого он так сблизился в последнее время.

Только Сен-Симон не принимал участия в общем разговоре. Закинув голову, он пристально наблюдал Лунина, словно примеряя его к каким-то своим мыслям.

Когда Лунин отошел от чайного стола, Сен-Симон подозвал его к себе:

— К сожалению, я не имел удовольствия познакомиться с вашим романом, но не сомневаюсь, что похвалы ему не преувеличены. Будет отлично, если, вернувшись на родину, вы всерьез займетесь трудом романиста.

— О нет, — решительно произнес Лунин, — передо мной и моими товарищами стоят совсем другие задачи.

Глаза Лунина загорелись.

Сен-Симон глубоко вздохнул: «И у этого экзальтация подвижничества, как у большинства славянских реформаторов».

— Да, я предугадываю, — со вздохом проговорил Сен-Симон, — вернувшись в отечество, вы со всем жаром молодости не замедлите отдаться бесполезному занятию, в котором не требуется ни системы, ни принципов.

Лунин вопросительно взглянул на него.

— Я совершенно уверен, — продолжал Сен-Симон, — что вы непременно начнете заниматься политикой.

Легкая усмешка тронула губы Лунина:

— А разве вы не признаете такого занятия?

Сен-Симон нахмурился.

— Единственный класс общества, — заговорил он после некоторого раздумья, — класс, в котором я желал бы видеть увлечение политической борьбой, — это индустриальный класс. Интересы этого класса таковы, что они непременно совпадут с интересами огромного большинства общества. Для меня же политика — неизбежное зло, тормоз, замедляющий прогресс человечества.

Лунин закусил губу, чтобы не рассмеяться.

— А что такое прогресс? — спросила от чайного стола мадам Роже.

— Прогресс, — Сен-Симон слегка повернул к ней голову, — прогресс это не что иное, как постоянно увеличивающееся различие между человеком и животным. Уверяю вас, — снова обратился он к Лунину, — чисто политические стремления никогда не могут привести к тем желательным результатам, которые могут дать радикальные экономические реформы. Чтобы провести такие реформы, конечно, нужна предварительная подготовка народного сознания…