Северное сияние - [68]

Николай только что вернулся из Красного Села, где присутствовал при линейном учении второй бригады первой гвардейской пехотной дивизии. Он был доволен солдатами и командным составом и весело рассказывал о своих впечатлениях жене, Александре Федоровне.

Маленькая дочь их ползала в подобранной рубашонке по светлому ковру, застилавшему небольшой кабинет.

Разговаривая с женой, Николай не переставал следить за движениями девочки.

Перебирая руками, она боком подтаскивала вперед свое крепкое, в складках тельце и после нескольких продвижений оглядывалась на отца, как будто призывая его в свидетели своих успехов. В один из таких поворотов девочка опрокинулась на спину и громко заплакала. И сейчас же из дверей выскочили две няньки и закудахтали над нею — одна по-немецки, другая по-английски.

Николай взял у них плачущего ребенка и стал ходить из угла в угол.

В это время доложили:

— Государь император.

Николай сунул дочь няньке и пошел навстречу брату.

Они поцеловались и прошли в кабинет, где оставались до обеда.

Николай не любил того веселого шума, который царил на половине матери, а потому почти всегда обедал со своей семьей в маленькой столовой своих апартаментов.

Александру не хотелось есть. Но Николай и Александра Федоровна так горячо упрашивали его, что он, наконец, согласился.

За обедом царь был заметно расстроен, отзывался обо всех с раздражением и несколько раз во время наступавшего молчания, как будто собираясь сказать что-то важное, окидывал значительным взглядом лица брата и невестки. Но проходило несколько минут, молчание начинало давить, и Николай первым затевал разговор.

Уже за десертом, когда лакеи удалились, Александр, прервав рассказ брата о состоянии второй бригады, заговорил вдруг с подчеркнутой многозначительностью:

— Меня радует твое разумное отношение к своим обязанностям. Радует, что ты, в отличие от двора, ведешь правильный образ жизни, что ты умерен и аккуратен, ибо все это тебе необходимо, как… — он сделал паузу и решительно докончил: — как будущему государю.

Николай с женой слушали его с широко раскрытыми глазами.

— Вы удивлены? — взглянув в их окаменелые лица, продолжал царь. — Так знайте же, что Константин, мой законный наследник, решительно отказался от престола и за себя и за своих потомков.

«Черта с два, будут у этого распутника дети», — подумал о Константине Николай.

А Александр продолжал с серьезностью, переходящей в торжественность:

— Что касается меня, то я решил отказаться от царствования и удалиться от мира. Европа теперь, более чем когда-либо, нуждается в монархах молодых, вполне обладающих энергией и силой, а я уже не тот, каким был прежде.

Он опустил голову и замолчал.

Николай переглянулся с женой, и оба стали успокаивать царя и отказываться от возлагаемой на них короны. Николай говорил, что не чувствует в себе для этого ни достаточных сил, ни достаточной крепости духа, что у него одно желание — «служить государю в назначенном кругу обязанностей» и что далее сего его помыслы не простираются.

— Да, да, — подтверждала слова мужа Александра Федоровна.

Александр больше не глядел в их лица, но в их голосах за чувствительными, растроганными нотками слышал прорывающееся ликование.

Дав им выговориться, он сухо произнес:

— Это все так. Но Константин пишет маменьке решительный отказ, а мне в бытность мою в Варшаве прямо сказал, что скорее готов сделаться моим вторым камердинером и чистить мне сапоги, чем принять престол. А вы знаете, что он столько же упрям, сколь и легкомыслен.

Николай хотел возразить еще что-то, но старший брат перебил:

— Эта минута еще не наступила, но она близка. И цель нынешнего разговора с вами — только та, чтобы вы заблаговременно приучили себя к мысли о непреложно и неизбежно ожидающей вас будущности.

Он встал и, торопливо простившись, уехал, не заходя в комнаты матери.

Четверка сильных вороных, артистически управляемых лейб-кучером Ильей, вихрем несла изящную, похожую на раковину коляску Александра мимо залитых сентябрьским солнцем желтых полей в Царское Село.

Царь, сняв тяжелую шляпу с галуном и высоким плюмажем, глубоко вдыхал пахнущий увяданием воздух.

— У императора ужасно плохой вид, — сказала мужу Александра Федоровна. — Куда девались его прежняя жизнерадостность и вид всеми обожаемого монарха? Неужели кончина этой истерички Крюднер так подействовала на него?

— Ну, нет, брат совершенно охладел к ней в последние годы, — сказал Николай.

— Однако под ее влиянием он отказался от шестнадцатилетней связи с Нарышкиной. А это не так легко.

Николай улыбнулся:

— Друг мой, иногда от шестнадцатилетней связи легче отказаться, чем от шестнадцатидневной.

— И эта ужасная подозрительность ко всем, — продолжала Александра Федоровна. — Прежде я приписывала это его глухоте. Но из сегодняшнего разговора вижу, что ошибалась. Тебе известна моя любовь к государю, и мне так прискорбно видеть подобные слабости в человеке со столь прекрасным сердцем и умом.

— Да, наделал дел и теперь ретируется, — вдруг грубо заговорил Николай. — Военные поселения придумал. Казенных крестьян, видишь ли, в пожизненных солдат обращать, да еще в таких, у которых подчинение начальству должно быть еще беспрекословнее, нежели у обычного солдата. А что получилось? Мужики бунтуют против помещиков, а военные поселенцы против государственной власти! Мужики хватаются за вилы и дреколья, а поселенцы обучены обращению с оружием… Кто же опаснее?! Ну-ка вспомни, что я тебе рассказывал о бунте в Чугуевских военных поселениях?