Северное сияние ее глаз - [45]

Она верила в то, что можно было пощупать или потрогать.

В домашние тапочки. В холодную банку пепси-колы. В зубную щетку. В лифт. В журнал "Все кино". В черные очки, которые уже давно пора было бы выкинуть, да никак руки не доходили… а в судьбу как поверишь? Она же не валяется на тротуаре, или не стоит в очереди перед кассой в каком-нибудь огромном супермаркете? Она даже не приходит во сне и не шепчет на ухо план действий на сегодняшний день.

Поэтому Инга не верила. Она выросла рационалисткой. Ей ПРИШЛОСЬ вырасти рационалисткой. Приоритеты, мать их, весьма серьезная штука. Если неправильно расставишь приоритеты, то вся жизнь может пойти кувырком.

На первом месте в ее жизни — работа.

На втором — риск.

На третьем — боязнь прожить дольше, чем хотелось бы.

Приоритеты были расставлены очень давно. С той самой ночи, когда воздух вокруг пропах гарью, когда ветер разносил в стороны еще горячий пепел, а пожарные ковырялись в остатках дома, оттаскивали в стороны обугленные головешки, швыряли куски недогоревшего книжного шкафа или шифоньера или черт разберешь чего — а она сидела на скамейке, завернутая в одеяло, пила какао и одним ухом слушала врача, сидящего рядом. Он все время светил фонариком в лицо, пытался заглянуть в ее глаза. И что-то говорил. Она не запомнила. Но зато запомнила другое — когда среди обыкновенного гула, шума ветра, потрескивания догорающих балок, разговоров, шума машин на трассе неподалеку вдруг раздался голос одного из пожарных. Голос громкий, веселый от неожиданности.

"О! Мать его! Нашел! Ну и зашвырнула судьба!"

И Инга вытянула шею и успела увидеть, как двое пожарников вытаскивают из черного ада изуродованное, скрюченное тело.

Отец или мать? Кто там был?

Ей не дали посмотреть. Врач взял ее за плечи и загородил собой страшную картину. Но он не смог заткнуть ей уши. И она слышала звуки, с которыми пожарные вытаскивали тело, клали его на землю. Пожарные переговаривались между собой. Им было не по себе, и они шутили, чтобы ослабить напряжение в своих собственных душах.

Инга слушала их разговоры — и по мере того, как запах гари все глубже проникал в ее ноздри, а темы разговоров становились все циничнее и циничнее, она стала думать о том, что будет жить ровно столько, сколько захочет.

В конце концов, Инга решила, что кончать жизнь самоубийством — неправильно. Слишком низко, да и попахивает откровенной трусостью…

Ее повседневная жизнь напоминала поплавок, закинутый на середину маленького спокойного озера.

Она представляла жизнь так:

Один раз Бог пришел на это озеро. Не книжный Бог, в которого принято верить, а тот самый Бог, который настоящий, который есть и которому, в целом, все равно, верят в него или нет. Стояло раннее утро, солнце едва показало первые лучи над пышной зеленью деревьев. Над озером еще стелился туман, а в воздухе пахло прозрачной и легкой свежестью. Стоило вдохнуть — и ноздри резало от прохлады. И где-то на другом краю озера крякали дикие утки. А одна, может быть, взлетела и пронеслась низко над озером, едва задевая туман крыльями. Бог знал, что в этом озере никогда не водилась рыбы, а воды его тихи и спокойны. Здесь даже при сильном ветре возникает лишь слабая рябь, которую и увидеть-то не каждому дается. Но Богу нравилось сидеть здесь ранним утром, смотреть, как над шапками молодых листьев встает солнце, наблюдать за первыми лучами, коснувшимися поверхности озера, наслаждаться легким туманом, свежим запахом, одиночеством жизни. И он закидывал удочку и, не глядя на нее, долго и мечтательно сидел на маленькой деревянной табуреточке, пока у него не начинала болеть спина. А потом он вставал и уходил. И в тот день он забыл удочку. И поплавок, затерявшийся где-то на середине озера, остался плавать, окунувшись наполовину в воду, и наполовину подставив бока солнцу. Сверху он был пригрет лучами солнца, ленив, и потрескавшийся от жары. А снизу — холодный и скользкий, за много лет одиночества покрывшийся водорослями и слизью. А еще он всегда, каждое мгновение своей жизни, знал, что когда-нибудь где-нибудь в темной воде появится рыба, которая схватится за крючок и утащит его, поплавок, на дно.

Так и в жизни. Если уйти от идиотских аллегорий и посмотреть на повседневную жизнь без девичьих литературных преувеличений, можно рассказать много банальных вещей.

Утренняя жизнь Инги — это верхний поплавок. Она пригрета солнцем, работает юристом в хорошей преуспевающей фирме, зарабатывает не рубли, а доллары, часть которых идет на жизнь ночную, а часть откладывается на карту в накопление. Они встает в 7.30, умывается, чистит зубы, варит кофе в аппарате, а за это время успевает постоять перед зеркалом, подвести брови, выдавить прыщик на виске, использовать помаду, подточить лезвием карандаш для губ, надеть лифчик и светлые колготки, поменять пластырь на пятке (старый содрался еще вчера). Потом она отливает часть кофе в раковину и заполняет кружку холодной водой. Так быстрее. Залпом выпивает кофе, одевается, обувает туфли, которые натирают пятку на левой ступне, берет сумочку и едет на работу. До работы — двадцать минут пешком. Рабочий день длится до 18.00. Иногда она задерживается, чтобы полазить в интернете и поболтать с друзьями в аське. Иногда — уходит на полчаса раньше (когда директор снова в загуле и разудало просаживает деньги где-нибудь в игровом клубе за городом). Но, как правило, большую часть рабочей жизни она уходит в шесть. Если бы ей сказали, что у города есть свой собственный Ритм, то она бы с легкостью согласилась. Ритм дневной и Ритм ночной. С той лишь разницей, что именно для нее, для Инги, Ритм утреннего города был тихим, скучным, светлым и безобразным. А вот Ритм ночного города… о, этот тихий, нарастающий, пульсирующий звук в ушах. Это сердцебиение. Этот адреналиновый импульс, заставляющий кровь нестись по венам с устрашающей скоростью.