Северная корона - [3]

— А, значит, фольклор. Ну-с, это, разумеется, недурно. Но вы несколько мешаете… Вот ефрейтору… Товарищ ефрейтор, как ваша фамилия? Чибисов? Я агитатор полка майор Копейчук. Вы не могли бы почитать газету вслух?

— Могу, товарищ майор! — отчеканил Чибисов.

Он встал в центре группы и, слегка волнуясь, прочел:

— «От Советского информбюро. Из вечернего сообщения двадцать шестого апреля…»

Читал он зычно — на шее вздулась жила, — с выражением, четко отделяя слова. Солдаты, оставив свои дела, повернулись к нему. Даже Пощалыгин прислушался.

После оперативной сводки Чибисов прочитал зарубежные сообщения: в Югославии партизаны вели бои, во Франции расстреляны заложники, англичане отогнали немецкую авиацию, пытавшуюся бомбить побережье, президент Рузвельт выступил с речью.

— Вот вам и взводный агитатор, товарищ Караханов, — сказал майор и поправил очки.

— Да еще недостаточно людей знаем, — заговорил замполит, жестикулируя. — Только что сформировались.

— Оперативней следует, оперативней!

Вернулся комбат. Возле него собрались офицеры батальона. Не слезая с лошади, капитан что-то кратко сказал. Офицеры откозыряли и побежали к своим подразделениям.

— Становись! — скомандовал Чередований. Пощалыгин выругался матом — тихо, но внятно. «Опять марш… Сколько же можно?» — подумал Сергей, поднимаясь с земли.

Караханов улыбнулся. Говорил он по-русски нечисто, с акцентом:

— Ничего, товарищи! Идти немного. Действительно, прошли каких-нибудь пятьсот метров, повернули на боковую просеку, и Чередовский поднял руку:

— Стой!

Подъехала полевая кухня. Солдаты оживились, развязывали мешки, доставали котелки и ложки. Пощалыгин, бормоча: «Давай, давай, а то шанцевый инструмент заржавел», первым подскочил к кухне. К нему, бренча котелками, подстраивалась очередь. Старшина роты Гукасян, жгучий брюнет, в наглаженной гимнастерке и хромовых сапожках, следил за порядком. Повар в белоснежном фартуке, вместо пилотки — колпак, открыл крышку и взмахнул половником.

— Доброго здоровьичка, Афанасий Кузьмич! — пропел Пощалыгин и протянул алюминиевый котелок.

Пожилой, важный повар, не отвечая, плеснул в котелок пшенного супу — не больше обычного:

— Следующий!

Заглядывая в котелок и удрученно вздыхая, Пощалыгин отошел, стоя принялся есть. Сергей устроился на бревне по соседству. Было хорошо видно, с какой жадностью ест Пощалыгин: глотает почти не жуя, большими глотками пьет суп, как воду. Выпив, облизал котелок и грустно сказал:

— Супец. Жить с него будешь, но жениться не захочешь.

«Не наедается, — подумал Сергей, и ему сделалось жаль Пощалыгина. — И что я напал на него из-за того дурацкого пенька?»

— Умоляю вас, Пощалыгин: относитесь ко всему философски, — отозвался Рубинчик, а сержант Сабиров наставительно заметил:

— Пошто, — он любил это совсем не узбекское слово, — пошто все сухари съел до обеда? Похлебал пустой суп, голодный теперь будешь. Бери пример с Курицына…

Курицын — молоденький, белобрысый, с облупившимся носом, хрумкая кусочек сухаря мелкими и острыми, как у мыши, зубами, — запунцовел от удовольствия и простодушно ответил:

— Так я ж, как вы, товарищ сержант. Распределяю хлебушко на цельный день.

Пощалыгин подтянул ремень:

— Буду, буду брать пример. Только не с Курицына, а с Захарьева.

Мрачный, с отсутствующим взглядом Захарьев сидел перед нетронутым котелком, и кадык у него ходил туда-сюда. Услыхав свою фамилию, он будто очнулся и поднес, расплескивая, ложку ко рту. Чибисов ел неторопливо и аккуратно, макая сухарь в суп.

Потом пили чай — кто с сахаром, кто без сахара, съев его еще утром, как Пощалыгин. В это время у кухни появился комбат и с ним — худощавая бледная девушка со старшинскими погонами. На девушке была темно‑синяя юбка, обтягивавшая узкие бедра, темно-синий берет, подстрижена коротко, под мальчика.

— Воздух! «Рама»! — прикрыв рот ладонью, прошипел Пощалыгин: так он поступал всякий раз, когда видел женщину.

Комбат вместе с девушкой направился к повару, и Афанасий Кузьмич, моментально утратив величавость, засуетился. Комбат, то хмурясь, то улыбаясь, сказал:

— Вот Наташенька, наша медицина, недовольна нами. Калорийность не та. А ну, Сидоркин, налей мне. Сниму пробу.

Отведав супа, комбат выплеснул остатки на землю. На щеках у него запрыгали желваки, каштановые усики затопорщились, ноздри тонкого носа раздулись:

— Баландой кормить бойцов?!

Перепуганный повар лепетал что-то о пшенном концентрате, но комбат отмахнулся. Как из-под земли, вырос командир хозяйственного взвода Бабич. Хлопая добрыми близорукими глазами, он слушал, как командир батальона распекал его, офицера, при солдатах и беспрерывно повторял:

— Учтем, товарищ капитан… Выправим, товарищ капитан…

Пощалыгин, с интересом наблюдавший эту сцену, сказал:

— Дает комбат жизни. И правильно! Разве так положено харчевать нашего брата? А интенданты зажрались… — И хотя Бабич был человеком нормальной упитанности, Пощалыгин добавил: — Ишь наели ряшки…

Девушка не ввязывалась в происходящее. Сергей бегло оглядел ее: розовые ушки, редкие бровки, на щеках ямочки, припухлые, как со сна, губы. А глаза синие-синие и любопытные, точно вбирающие в себя все, что им попадалось: небо, лес, кухню, комбата, солдат, его, Пахомцева. Когда Сергей поймал ее взгляд, то, сам не зная почему, отвернулся. Но ему тут же захотелось вновь заглянуть в эти глаза.