Северная баллада - [3]
— Знаю, это я знаю, известно, но… — Не договорив, он безнадежно махнул рукой и, не простившись, ушел.
Не ушел даже — побежал от меня.
Что, однако, означали его «но», безнадежный жест и то, что он не захотел, не смог дальше со мной говорить?
4
И вот… Когда же? Всего 3 дня назад, утром, вскоре после рассвета, я шел по этой же седловине. С визгом пробегали тундровые крысы. Уже перелинявшие куропатки вспархивали из-под моих ног, белыми хлопьями падали шагах в двадцати, затаивались между дочками.
Заяц, тоже перелинявший, приготовившийся к зиме, похожий на снежный ком, проскакал вниз по склону.
— Не бойся! — крикнул я. — Не обижу!
Провожая зайца глазами, я оглянулся. Далеко внизу лежал город. Его освещало солнце. Сквозь синеву легкого марева тусклыми искорками поблескивали стеклянные стены зданий. Тихо, покойно было здесь наверху!
Наши горы оглажены древними ледниками. Потому-то, когда ложится хороший снег, они влекут к себе лыжников чуть не всей страны. Их съезжаются тысячи. Канатные дороги неутомимо возносят желающих на вершины. Перевалы, склоны оживлены тогда не меньше людных городских улиц. Но есть и любители летних прогулок по тундре. Вот почему, когда я увидел шагах в трехстах от себя движущуюся фигуру, в первый момент мне показалось, что это человек. Переваливаясь с ноги на ногу, сиротливо ссутулившись, он медленно уходил в сторону ущелья.
Я крикнул:
— Эй!
Он продолжал идти. Я схватил бинокль: бурый медведь! Мерно колыхалась его спина. На ней остро выпирали лопатки и узкий, как у сухой костистой воблы, хребет. Старый и очень исхудалый зверь. Шел с трудом, волочил правую заднюю лапу. Но куда же он направляется? Там пропасть! Над нею козырьком нависает гребень обрыва. Загудит вырывающийся из тоннеля электровоз, зверь шарахнется и сорвется вниз! Где же ему удержаться! Да еще такому, с искалеченной лапой!
Я хранил в нагрудном кармане куртки патрон из того набора, который принес мне победу на Олимпийских играх. Было приятно иметь его при себе. Я зарядил винтовку и выстрелил. Не в зверя — в утес, который был в пяти шагах перед ним. И я видел, как медведь, вскинув морду, с удесятеренной быстротой метнулся, — но — какое несчастье! — не назад, а вперед.
От грохота каменной лавины задрожал воздух. Когда я подбежал к обрыву, над ущельем клубилась пыль.
В сумке через плечо у меня была радиостанция местной связи. Я нажал кнопку вызова дирекции заповедника. Ответил Кучумов.
— На седловине ЧП, — сказал я. — Медведь шел в сторону ущелья. Сорвал собой осыпь. Возможен завал железнодорожной линии.
— Что с самим зверем?
— Пока не знаю.
— Но все же? Где и когда вы его впервые обнаружили?
В тоне кучумовского голоса звучала уже знакомая мне неприязнь, и потому я не стал сообщать о том, что медведь был хромым и что я попытался выстрелом отпугнуть его от обрыва.
— Так где же вы его впервые обнаружили? И что с ним в конце концов стало?
— С седловины это не видно, — ответил я. — Спущусь вниз, тогда попытаюсь выяснить. Однако путь это долгий.
— Понятно. — Он говорил уже совсем жестко, с надменностью. — Но в ущелье вообще не спускайтесь. Я сейчас свяжусь с диспетчерской комбината. Ваша задача — флажками обставить гребень склона в месте схода осыпи. Вам ясно?
— Да.
Разговор оборвался.
Ну а сегодняшний день начался для меня с вызова как раз к одному из тех самых уважаемых в нашем городе людей, которые еще недавно с таким почетом встречали меня на аэродроме.
5
В служебном кабинете этого человека (его звали Дмитрием Степановичем) я бывал уже неоднократно. И в первые дни после возвращения с Игр, и почти всякий раз, когда приезжали именитые гости. Чемпион! Гордость города!.. К тому же если гостям надо было показать горную часть заповедника, то вообще мало кто мог сделать это лучше меня. «Наверно, — подумал я, — и теперь пойдет речь о таком поручении» — и потому явился при галстуке, в белой рубашке, светлом костюме, в бежевых полуботинках на толстой рифленой подошве и с памятным олимпийским значком в петлице. Как оказалось потом, нелепее ничего нельзя было придумать.
В очень просторном и светлом кабинете Дмитрия Степановича стояли три стола. Один — рабочий, с телефонами — у самой дальней от входа стены; другой — с макетом всех зданий города, окрестных гор, нитей спортивных подъемников — справа от двери. Третий, широкий и длинный, покрытый зеленым сукном, занимал среднюю часть кабинета. Когда я вошел, по сторонам его сидели директор заповедника, мой тренер, секретарь городского комитета комсомола, городской прокурор и начальник милиции.
Завидев меня, Дмитрий Степанович начал подниматься со своего места, и с каждым моим шагом его широкоплечая, слегка сгорбленная фигура не только делалась выше, но словно бы даже все более грозно нависала мне навстречу.
Я остановился напротив него, кивком поздоровался сразу со всеми. Никто не ответил. С четверть минуты длилось молчание. И Дмитрий Степанович, и сидевшие за столом всматривались в меня так, будто впервые видели. Меня-то! И люди, с которыми я, начиная чуть не с самого моего детства, встречался уже сотни раз! Что это могло значить?
