Севастопольский бронепоезд - [46]

И тут же зачеркнул эти слова. Нет, не погибну. Не так-то просто уничтожить железняковцев!

Сколько раз потом вспоминались эти слова!.. В самые тяжелые минуты своей жизни, когда, казалось, ничто уже не сможет предотвратить смерть, я произносил [135] их, стиснув зубы, и находил силы, чтобы победить, остаться в живых.

Запечатал конверт, написал адрес. И на душе стало легче, словно поговорил с родными и близкими.

Прилег на топчан и сразу сомкнул веки. Мысли мои носились где-то далеко, у родного домашнего очага. Во сне мне виделось чудесное летнее утро. Кругом все зеленело. Цветы и травы умыты свежей росой. Весело щебечут птицы. Мне лет пять. Я в красной рубахе, отец несет меня на плече. Мы идем на бахчу за деревней. Надо подняться на большой бугор. Отцу тяжело.

— Папа, я пойду сам.

— Сиди уж ты, пичужка. Только не болтай ногами…

…На стене зазвонил телефон. Дежурный напомнил, что время сменить его. Покидаю теплый вагон, спешу к бронепоезду. На дворе темно, низко нависли тучи. В темноте уныло завывает ветер. Холод пробирает до костей. Часовой окликнул, узнал меня по голосу и пропустил. На площадке сменил старшину Гуреева.

Вскоре на КП пришел командир.

— Ну и холодище! — поежился он. — Не замерз тут?… Что-то долго нет разведчиков… Вечно ждешь их с тревогой: не случилось ли чего?

Командир сел, закурил. Расспросил о родных, о доме. Разговорился и о себе немного рассказал. О том, как встречался с Фрунзе, когда командовал бронепоездом «Ураган», как бил Петлюру, Деникина, гонял Махно, устанавливал Советскую власть на Кубани.

Да, с таким не страшно идти в бой. Большой души человек! Оберегает каждого из нас, как отец. Отважный, рассудительный, умный. И мне вдруг захотелось рассказать ему о своем отце, который, как и он, сражался за Советскую власть в гражданскую войну. Командир слушал внимательно.

— Вот видишь, — сказал он, когда я умолк, — тебе на роду написано отстаивать то дело, за которое проливал кровь твой отец. Да ты ее, видно, тоже немало пролил. Но впереди нас ждут еще большие испытания…

Командирское теплое слово… Как много значит оно для бойца. Какая бы усталость ни одолела тебя, как бы ни тяжело было на душе, а придет командир, поговорит [136] с тобой, скажет теплое слово — и легче станет, будто с родным отцом побеседовал.

А сколько душевной бодрости давало нам общение с комиссаром! Много раз он беседовал и со мной — то ли во время ночного дежурства, то ли обсуждая комсомольские дела, то ли просто в свободное время, в перерыве между боями. Петр Агафонович рассказывал нам об участии в партизанском движении на Псковщине в годы гражданской войны, о том, как он вместе с товарищами взорвал два железнодорожных моста на пути к Петрограду, о том, как в тылу у немцев в семи оккупированных волостях была восстановлена Советская власть, как оттуда через линию фронта отправили в столицу подводы с зерном.

Эти рассказы напоминали воспоминания моего отца, и это еще больше роднило меня с комиссаром. Всем нам он заменял здесь отца — и не по должности своей, а по своей душевной щедрости. [137] У Петра Агафоновича тоже был сын, звали его Ленькой. Шел ему девятнадцатый год, и учился он в Пермском авиационном училище.

Да, хорошие у нас командиры! И Харченко и Порозов. Никогда не повысят голоса на краснофлотцев, спокойные, уравновешенные, заботливые.

Наша беседа продолжалась долго. Но вот послышался едва различимый рокот мотора. Дрезина!

Посмотрев на карманные часы фирмы «Павел Буре» — подарок Блюхера, командир встал.

— Ну, что же, поспали немного, хватит. Поднимай команду, старшина.

Боевая тревога мгновенно встряхнула людей. Через несколько минут я уже рапортовал, что бронепоезд к походу готов.

Разведчики поднялись в командирскую рубку.

Зорин начал докладывать обстановку. Кочетов и Буценко, склонившись над картой, уточняли, дополняли. В долине около селения заметно движение противника, обнаружена колонна машин. На правом склоне высоты, метрах в трехстах от разрушенной мечети, в густых кустарниках две минометные батареи. В мечети — пулеметная точка. Одна минометная батарея выдвинута вперед к нашей передовой.

— И в мечети пулеметы поставили? — засмеялся Харченко. — Недурно устроились в святом месте. Только вряд ли святые им помогут.

— Молодцы, хлопцы! — уже обращаясь к разведчикам, заключил командир. — Не зря ходили в разведку.

Карта, лежавшая перед ним, покрылась во многих местах крестиками: по этим местам предполагалось вести огонь.

Да, действительно, разведчики постарались. В маскировочных халатах, скрываясь меж кустарниками, Зорин, Козаков, Фисун, Кочетов и Буценко пробрались почти вплотную к вражеским позициям и разведали до мелочей расположение фашистской техники.

Головенко оставался с дрезиной, которая в случае опасности должна была выскочить вперед и прикрыть разведчиков огнем. Все было разработано до мелочей. Однако помощь пулеметчиков не понадобилась. Разведчики все высмотрели и благополучно возвратились. [138]

О состоянии железнодорожного полотна и Камышловского моста доложил Головенко. Линия была в основном исправна. Только в двух местах требовалось сменить рельсы. С мостом дело хуже — необходим ремонт, но под огнем противника это практически невозможно.