Севастополь в огне. Корабль и крест - [26]

– Али Битербиевич – правильной линии человек, – сказал Чиж.

– Поглядим еще, – произнес Кравченко.

– Еще он мне сказочку про кинжал тот рассказывал, – проговорил Биля.

В это время Екатерина Романовна семенила по двору с пучками зеленого лука в руках. Под мышкой у нее покоилась бутыль с самогоном. Женщина шла плавно, плыла, как парусник на маневрах.

Она притормозила у двери в хату и попыталась зацепить ее носком, но та никак не поддавалась. Тогда Екатерина Романовна зацепила деревянную ручку мизинцем, открыла створку и протиснулась внутрь.

Проплыв сени, она приступила к борьбе со второй дверью. За ней вдруг раздался стук резко отодвигаемой лавки. Екатерина Романовна как-то подцепила и эту створку, возникла на пороге и тут же едва не опрокинулась назад.

Мимо нее, согнувшись в три погибели и держась за живот, проскочил Чиж.

– Федя, что с тобой сделалось? – только успел вскрикнуть ему вслед Кравченко.

– Ой, до ветра мне надо! Брюхо скрутило!

Чиж выскочил на улицу, за дверью сделал несколько шагов в сторону сада, резко выпрямился, рванул к плетню и одним движением перемахнул через него.

Из иллюминатора на «Таифе» вылетел голубь, резко взмыл в небо и по косой линии ушел к берегу.

В трюме приютилась небольшая голубятня, перед ней в вольере сидели несколько собак. Ньюкомб запер дверцу, потрепал через прутья клетки одного из своих мастифов по загривку и вышел на верхнюю палубу.

На столе лежала отличная арабская астролябия. Биля проверил подвижность ее частей, посмотрел через алидаду в окно.

Кравченко вынул из печи стальной ковшик и стал заливать в пулелейку расплавленный свинец.

Чиж тихонько наигрывал в углу на скрипке.

Вдалеке гремели разрывы. Их всполохи окрашивали окна в хате багровым тоном. Иногда позванивали стекла.

– За два дня так загаживается, что не отчистишь, промывать надо. Вот кабы порох не дымил, – заметил Вернигора, орудуя шомполом в стволе штуцера.

Дверь широко открылась, и на пороге возникла могучая фигура полковника Кухаренко.

– Караулов не выставляете? – спросил он.

Пластуны поднялись на ноги.

– Здравия желаем, ваше высокоблагородие! – поприветствовал полковника Биля.

– И вам здорово дневать, казаки, – сказал Кухаренко, подошел к столу, сел, тут же достал из кармана карту, скатанную в трубку, и распорядился: – Двигайтесь ко мне поближе да дверь плотнее затворите.

Чиж поднялся и прикрыл дверь.

– У нас хозяйка, вдовая матроска, лучше всякого караула. Не спит, все по Николаю Степановичу тоскует, – заявил он.

– Не балаболь! – сказал Кравченко так, что у Чижа пропало всякое желание зубоскалить.

Он молча сел к столу и воззрился на Кухаренко.

– Здесь вот Севастополь, а это будет Балаклава, где джоны були резиденцию себе устроили. – Полковник водил пальцем по карте. – Сначала начальники думали, что англо-французы и вовсе к нам не пожалуют или же сразу уберутся отсюда. Теперь пошло дело на осаду. Все их интендантство здесь. Чугунку они строят. Повезут по ней заряды для орудий и всякий военный скарб. Можете вы их клюнуть в это место, посмотреть, что к чему, да и пожечь все во славу Божью?

– Не надо спрашивать, Яков Герасимович. Где скажете, там мы басурман и повоюем, – ответил Биля.

– Знаю-знаю. Теперь вот что. В городе вам делать нечего. Определяю вам место примерно здесь. Точно сами определитесь. Хочу иметь вас в тылу у англичан как свои глаза и бить их в спину, а то они гуляют тут, прямо как по своей Бонд-стрит.

– Александр Васильевич Суворов ударил бы по ним еще при высадке даже с тем, что у Меншикова было, – заметил Биля.

– Суворов много кого из нынешних генералов не взял бы себе и в унтера, чтобы солдат его они не портили! – воскликнул Кухаренко. – А у нас Жомини до сих пор в военных училищах преподают. Долдонили тридцать лет, что десант в больших силах невозможен! Не соизволили заметить, что при пароходах такое понятие должно измениться! Давыдов Денис Васильевич, поэт гусарский, когда изволил написать: «Жомини да Жомини, а об водке ни полслова»? При Бонапарте еще! В Евпатории шестьдесят тысяч четвертей пшеницы неприятель получил в дар, обеспечил сим своей армии провиант на четыре месяца!

– Не измена ли? – спросил Кравченко.

– Слова эти страшные. Такие решения просто понять нельзя. Высадка противника прошла без всякой помехи с нашей стороны! Два-три полка с артиллерией могли бы порядочно поколотить неприятеля! Но начальники наши не сделали даже никакого распоряжения о прекращении перевозки товаров по Крыму! Русское разгильдяйство хуже измены! Да, «Таиф» вы за малым не потопили, но утек он и на этот раз. А где черкес твой, на которого у меня представление лежит? – обратился Кухаренко к Биле.

– Не знаю, – ответил тот. – Условились мы с ним съехаться на обратном пути, и вот вестей нет уже две недели. Думаем, что свои убили его.

– Жаль, если так. Я приказ на него подписал.

Бомбардировка Севастополя усилилась. В окнах снова задрожали стекла.

– А как же нам после этого дела от вас получать распоряжения? Посылать к вам кого? – спросил Биля.

– Это мы наладим вот как… – сказал Кухаренко и еще раз посмотрел на дверь.

Ночное небо было расчерчено огненными хвостами. Бомбы и ракеты летели медленно, лениво разрезали тьму красными линиями и только потом резко падали вниз.