Сети города. Люди. Технологии. Власти - [48]
Между тем, как признается Irina P., «приложение вызывает только раздражение, если честно»[403]. Эту эмоцию, востребованную в ковидном году, поп-психологи связывают с бессознательным, а социологи, политологи и блогеры – с реакцией россиян на актуальное состояние государственной власти и (без)действие ее представителей. Раздражение проявляется как эмоциональная (негативная, острая, ситуативная, неструктурированная) реакция эго и гражданина на неразрешенный конфликт. Свою потребность в структурировании впечатлений от СМ и канализации аффекта москвичи выражают в отзывах, размещаемых в интернет-магазинах, торгующих мобильными приложениями. К 1 декабря СМ получил 8500 негативных отзывов и единицу – средний рейтинговый балл, минимальный из возможных, – на Google Play[404]. И 4200 отзывов (частью – на английском) со средним баллом 1,4 на AppStore[405]. Кому-то из пользователей не хватило шкалы для выражения чувств: «Если бы можно было поставить минус пять звезд!» В ситуации, когда адекватной реакции от мэрии не поступало, до Главконтроля было не дозвониться, а обращение в суд требовало времени и ресурсов, GooglePlay и AppStore превратились в пространства гибридного низового сопротивления[406], где раздраженные москвичи отстаивали свое право на достоинство и цифровое гражданство.
Этому превращению способствовала гетерогенность СМ, в котором цифровой продукт неотделим от инструмента надзора, а электронный сервис – от технологии биобезопасности. Не разводя администрирование и потребление, пользователи реагировали на неэффективные действия московской цифровой власти как на некачественные товары и услуги – рекламациями, размещенными в интернет-магазине. Эти претензии отличаются от жалоб в официальные инстанции не только адресатом, но и жанром коммуникации. Они имеют вид требований, поддерживают клиент-центрированный дискурс и агентность потребителя, уверенного в своих правах[407]. От GooglePlay и AppStore москвичи требуют удалить ненавистное приложение, «нарушающее основные права и свободы личности под предлогом борьбы с пандемией»[408]; от разработчиков – доработать; от заказчиков из мэрии – сменить разработчиков и проявить наконец уважение к людям.
Требования, сформулированные потребителями, полны гражданского негодования. Пользователей СМ возмущает необходимость и невозможность доказывать свою невиновность; раздражает дискомфорт, вызываемый программным кодом; смущает качество инструментария, предназначенного для цифрового администрирования; тревожат инкарцерация в собственном жилище («мы не в тюрьме и не в больнице») и ограничение гражданских свобод. Приложение называют «тоталитарным», а среду его использования – «электронным концлагерем». Для того чтобы сделать такие выводы, кому-то достаточно первых часов взаимодействия с СМ, а кому-то – полного цикла самоизоляции. При этом гражданин, если он пробуждается в пользователе СМ, уязвлен и затронут дисфункциональностью гибридного устройства куда сильнее, чем потребитель, откликающийся, пусть и не без раздражения, конкретными предложениями на отдельные дефекты: «Во-первых, это издевательство! Это ущемление прав человека! Вторжение в частную жизнь! Во-вторых, нельзя было продумать хотя бы какой-то отчет о принятой фотографии?!» В ходе контакта с дефективным приложением гражданская позиция актуализируется в неразрывной связи с позицией раздраженного потребителя, выступая в качестве ее расширения, дополнения, обобщения или эффекта политической возгонки: «Вставать к 9 утра, серьезно? И вот на это идут мои налоги? Не знаю, как вы, а я за действующую власть голосовать не буду»[409].
В тексте «Умного города – 2030» есть упоминание о том, что в 2018 году 5 тысяч жителей столицы приняли участие в опросе, приуроченном к разработке этой целевой программы: «Больше всего москвичи ценят цифровые технологии за экономию времени, доступность услуг с любых устройств в любое время и простоту навигации»[410]. Приоритетной сферой для интенсивного применения цифровых технологий 62 % опрошенных назвали медицину. И только 4 % высказали озабоченность влиянием технологий на свою жизнь, опасаясь «сбоев и ошибок в работе цифровых сервисов»[411]. Если бы этот опрос проводился в 2020 году, а его участников набирали из числа горожан, «оштрафованных за то, что заболели», результат, очевидно, был бы иным. И дело здесь не только в том, что негативные аффордансы самоизоляции вынудили москвичей в корне пересмотреть свои позиции по вопросу о цифровом городе. Сбои в работе СМ деавтоматизировали – и, как следствие, политизировали – взаимодействие горожанина с алгоритмически опосредованной властью.
Основанием для использования этого мобильного приложения стала асимметричная технократическая логика – недоверие администратора к недисциплинированным москвичам, сочетающееся с доверием к алгоритмам и данным с мобильных устройств. Сергей Собянин продемонстрировал ее в действии, когда сказал, что без СМ «реально заболевшие люди ходили бы по улицам, магазинам»[412]. Возможно, мизантропические предположения градоначальника о ненадежной природе московского человека верны. Не менее вероятно, что мечты технократов из мэрии могли бы сбыться, работай приложение без сбоев и безосновательных штрафов, будь его интерфейс адаптирован под человека, хворающего и скверно себя чувствующего. И тогда бы электронная технология обеспечила повышение качества жизни москвича, находящегося на домашнем карантине, скрыв за интерфейсом комфорта и недоверие власти, и процесс замещения индивида данными.
