Сестры - [3]

— У моей сестры было слабое здоровье, — сказала она. — Астма, мигрени и тому подобное. Множество явлений, которые мы сейчас называем аллергией. Я за всю жизнь никогда не болела больше двух дней подряд.

Она вспомнила, как они вечно тряслись над Мэриан с ее хрипами, рвотами, хныканьем, как она топала ногами от раздражения и отчаяния и закатывала сцены и вообще в любой момент поднимала шум.

Ему страстно хотелось заглянуть ей в душу, потому что, как он догадывался, там происходило нечто интересное. Терпение, подумал он, рассматривая ее. На ней были плотные серые чулки — чтобы скрыть разбухшие вены, подумал он. Он знал о женщинах все и начал мысленно раздевать ее. Неторопливо — он вообще ни в чем не терпел спешки — он снял с нее комбинацию персикового цвета и такие же панталоны, с трудом высвободил ее из жесткого бюстгальтера, плечики которого глубоко врезались в ее пухлые плечи, оставив неизгладимый рубец. Он не задержался даже ни на одно мгновение при виде открывшегося массивного, усеянного пятнышками тела, помятого, как ему и надлежало, после сурового заточения, со следами резинок, отпечатавшимися в верхней части ее суживающихся книзу ног. Ее пупок, наверное, доверху засыпан тальком.

— Это было так давно, я не желаю вспоминать об этом, — сказала она просто.

— У вас нет каких-нибудь фотографий, летних снимков, скажем? Я обожаю смотреть старые фотографии.

Наверху была целая коробка с фотографиями — выцветшими, цвета сепии, группами, где они то плещутся в воде, подоткнув подолы за короткие шаровары, то устраивают пикник — сидят с сэндвичами в руках, а ноги не в фокусе. Ее отец, приходской священник, сам проявил и отпечатал эти фотографии, и они плохо сохранились.

— Я не желаю жить в прошлом, — всего и сказала она ему в ответ.

— Вы были близки с Мэриан?

— Мы были сестры, — сказала она сухо.

— И вы поддерживали с ней отношения? Вам, наверное, доставляло удовольствие греться в отраженных лучах ее славы.

Он знал, что они не поддерживали отношений, а теперь убедился и в том, что она совсем не грелась в этих лучах.

— Как вам, несомненно, известно, она уехала в Париж.

И слава богу, рассуждала всегда миссис Мэйсон, что она действительно уехала в Париж, а сама она вышла замуж и смогла переменить фамилию. Мэриан умерла до войны, еще совсем молодой. Это случилось в тот год, когда мистер Мэйсон занимал должность мэра. Они тогда никому не сказали об этом.

— Вы когда-нибудь встречали Годвина? Или кого-то из ее окружения?

— Конечно, нет. Мой муж не потерпел бы их в нашем доме.

Молодой человек утвердительно кивнул.

О, эта ужасная свора. Ей было стыдно уже оттого, что один из представителей другого пола, человек ей совсем незнакомый, заговорил о ней. Она стеснялась говорить о ней со своим собственным мужем, который проявлял удивительную доброту и терпимость во всем, что касалось Мэриан. Но эта беспутная жизнь в Париже в тридцатые годы! Ее сестра жила с этим человеком, Годвином, или то с одним, то с другим из ее окружения. Они все там переходили от одного к другому; иногда — она так сдавила свои руки, что кольца больно врезались ей в пальцы — к другим того же пола. Она знала про это, весь мир про это знал; ее друзья, несомненно, тоже знали, только не такая это вещь, чтобы они стали ее обсуждать. Об этой парижской толпе, как называла ее про себя миссис Мэйсон, писались книги; была выпущена их переписка. Годвина, художницы Миранды Браун, американца Гранта Опи, который писал непристойные книги, и еще многих других. Все это были одиозные фигуры — такими словами называла их миссис Мэйсон.

— Я думаю, она убила моего отца, — сказала она тихим голосом, словно разговаривала сама с собой. — Он заболел и, казалось, больше не хотел жить. Он не позволял никогда упоминать ее имени или держать в доме ее книги. Она прислала ему экземпляр своей первой книги — к тому времени она уже уехала из дому и жила в Лондоне. Он начал ее, а потом отнес в сад, где у нас была печь для мусора, и сжег. Я как сейчас помню его лицо, белое, как простыня.

— Но вы-то, конечно, прочли эти книги? — спросил он, мягко, как бы играя, подтягивая ее все ближе и ближе.

Она, с пристыженным видом, утвердительно кивнула.

— Да. Прочла — потом.

Исполненное страха ее любопытство было слишком сильно, чтобы она смогла его подавить. И, читая, она открыла детство, которое с трудом могла узнать, хотя все оно было там целиком: каждый его клочок, только все перемешалось, как в калейдоскопе. После первой книги пошло еще хуже: рассказы об их отрочестве, о том, как они становились взрослыми, как влюблялись. Она — Кэсси этих книг — стала известной личностью, чьи тайны выставлены напоказ, хотя на самом деле это были секреты самой Мэриан, а не ее младшей сестры. В те далекие дни их откровенность произвела сенсацию. Все те годы, пока держался общественный интерес, миссис Мэйсон хранила молчание, и только в последнее время смогла действительно погреться — в свете забвения, выпавшего на долю ее сестры, как оно выпадает на долю большинства великих писателей какое-то время спустя после их смерти. С этим было покончено, это погребено навсегда, думала она — до нынешнего утра.