Сестры-соперницы - [2]

— А твой дневник и дневник бабушки Линнет? — спросила Берсаба.

— Их читать еще рано.

— Какая жалость! — воскликнула я, а Берсаба задумчиво и печально сказала:

— Если люди будут знать, что написанное ими могут прочитать окружающие, они не напишут правду… всю правду.

Мать кивнула и улыбнулась Берсабе. У Берсабы была мудрость, которой недоставало мне. Я говорила все, что приходило мне в голову, все подряд, не очень размышляя над тем, что говорю. Берсаба всегда тщательно обдумывала свои слова.

— Да почему же не напишут? — настаивала я. — Что толку вести дневник, если не пишешь в нем правду?

— Некоторые люди видят правду такой, какой хотят ее видеть, — сказала Берсаба.

— Так какая же это правда?

— Для них это правда, поскольку они верят в нее, но если они пишут для того, чтобы это читали другие, которые участвовали в описанных событиях, то могут записать версию, удобную для этих людей.

— В этом есть доля истины, — согласилась мать, — так что твои записи должны храниться в тайне. Так должно быть. Только через многие годы они становятся достоянием семьи.

— Когда мы умрем… — сказала я с трепетом, но идея захватила меня. Я представляла грядущие поколения, читающие описание моей жизни. Оставалось надеяться, что это будет достойный рассказ.

Мать продолжала:

— Теперь, когда вы стали почти взрослыми, я хочу, чтобы вы сами начали вести такие записи. Завтра я принесу вам дневники и запирающиеся шкатулки, в которых вы будете их хранить. Это будет ваша и только ваша собственность.

— А ты сама продолжаешь писать, мама? — спросила Берсаба.

Мать слегка улыбнулась.

— Кое-что, время от времени. Когда-то я много писала. Это было до того, как я вышла замуж за вашего отца. Тогда было о чем писать. — Она нахмурилась, и я поняла, что она вспоминает об ужасной тайне смерти своей матери. — А теперь я почти не пишу. Нет событий, которые стоило бы отмечать. Последние годы жизнь течет мирно и счастливо, а счастливая и мирная жизнь имеет лишь один недостаток: о ней ничего не напишешь. Надеюсь, мои милые, что вам доведется писать в ваших дневниках лишь о счастливых событиях. Но все равно пишите… пишите об обычных радостных днях.

Я воскликнула:

— Мне не терпится начать! Я начну завтра. Я опишу сегодняшний день… Наше семнадцатилетние.

— А ты, Берсаба? — спросила мать.

— Я начну писать, когда произойдет что-нибудь интересное, — ответила моя сестра. Мать кивнула.

— Да, кстати, я полагаю, что нам пора навестить вашего дедушку. Мы отправимся на следующей неделе. У вас будет достаточно времени, чтобы собраться.

Она поцеловала нас и вышла.

А на следующий день мы получили дневники и запирающиеся шкатулки, и я записала все, рассказанное выше.

Ничего необычного в нашем визите к дедушке в замок Пейлинг не было. Мы ездили туда несколько раз в год. Он жил неподалеку в мрачном месте — всего в пяти милях от побережья, но эти поездки всегда волновали меня, потому что еще не так давно там случились ужасные вещи. Моя мать мельком упомянула о них, и она знала, что говорила: ее детство прошло именно в этом замке. Ее мать, а наша бабушка Линнет Касвеллин умерла при таинственных обстоятельствах (как я предполагала, ее убили), и теперь наш дедушка, Колум Касвеллин, жил странной уединенной жизнью в Морской башне, что было тяжким испытанием и для окружающих, и особенно для него самого. Мои дядя Коннелл и тетя Мелани жили в другой части цитадели с четырьмя детьми. Их семью могли бы назвать обычной, если бы не резкий контраст между безмятежным спокойствием моей тети Мелани и необузданным поведением дедушки, который создавал зловещую атмосферу.

Поскольку Пейлинг находился так близко от моря, то само расположение замка считалось одним из главных его достоинств. Гул моря был слышен даже за его толстыми стенами, тем более в шторм. По сравнению с ним наша усадьба казалась слишком спокойной, а для семнадцатилетней девушки, жаждущей приключений, спокойствие равнозначно скуке, и я не осознавала, что мой дом был действительно очень милым, пока не покинула его. Старую усадьбу разрушили в те времена, когда разогнали монастыри, и наш дом возвели на фундаменте из старых камней. Его закладывали в дни правления королевы Елизаветы и построили, как и многие дома того времени, в форме буквы Е, что являлось данью уважения королеве. В доме было полно укромных уголков и закутков, кладовок и чуланов, а также чудесная старинная кухня. Окружающие усадьбу земли прекрасно возделывались: огород, розарий и цветники — некоторые в итальянском стиле, но большей частью разбитые по-английски. Мать уделяла садам и огороду много внимания, как, впрочем, и всему остальному в доме, так как он дал прибежище ее бесценной семье. Впечатление от ухоженности хозяйства увеличивалось после посещения замка Пейлинг, где, несмотря на усилия тети Мелани, возникало ощущение запущенности и заброшенности.

Но мы с Берсабой относились к этому по-разному, что говорило о противоположности наших характеров.

Наутро после нашего дня рождения я спросила Берсабу, рада ли она тому, что на следующей неделе мы едем к дедушке. Мы сидели в учебной комнате, оставленные гувернанткой для того, что называлось, по ее словам, «индивидуальными занятиями».