Сестры из Версаля. Любовницы короля - [33]

– Тсс! – произносит он, кивает извозчику, а Башелье приносит корзинку и ставит ее рядом с нами.

– До вечера, сир! – прощается он и садится назад в экипаж. Они уезжают, мы остаемся совершенно одни. У меня такое чувство, что я оказалась в сказке.

– Помните, я говорил, что не могу позволить себе уединение? Должен признать, что обманывал. Я устроил так, что Морпа и морской совет думают, что я встречаюсь с турками, а турки считают, что я заседаю в своем военном совете. Завтра меня ожидает расплата, но пока, Бижу… – тут он кланяется и смеется, – этот августовский день я дарю только вам.

Я издаю ликующий крик и бросаюсь к нему в объятия. Он вертит меня вокруг себя до тех пор, пока у меня от счастья не начинает кружиться голова.

Мы целый день бродим по лесу. Я нахожу полянку с ромашками и прошу его постоять, не двигаясь, пока плету ему венок из цветов. Он находит для меня крупную дикую розу и с низким поклоном преподносит ее мне:

– Для моей дамы роз, дамы сердца.

Мы встречаем пожилого крестьянина, который согнулся под грузом своих лет и огромной охапкой хвороста, которую он несет на спине. Он уважительно приветствует нас, а когда мы расходимся с ним, то весело хихикаем: этот человек даже не понял, что только что поприветствовал своего короля.

Луг, раскинувшийся рядом с домиком, пестрит дикими бархатцами, уже отцветающими. Из корзинки мы достаем холодные яйца, курицу, бутылку красного вина. Мы раскладываем одеяло, я закрываюсь от солнца и веснушек газовой тканью. Мы сидим бок о бок посреди бархатцев, едим и прислушиваемся к звукам природы вокруг нас: сверчкам, птичкам, белкам и время от времени низкому гудению пчелы – самой прекрасной симфонии в мире, которая исполняется только для нас в этом золотом поле.

Людовик снимает газовую повязку с моей головы, вытаскивает заколки из волос и вдыхает их запах. Проводит пятерней по волосам, привлекает меня к себе, а я тут же прижимаюсь к нему. Еще никогда и никого я не обнимала так крепко. Говорят, что еда на природе кажется вкуснее, и это правда: губы его вкуснее самого сладкого меда и сахара. Мы лежим в ярких лучах солнца, купаемся в теплом августовском дне, обласканные благоухающим ветерком и убаюканные солнцем. И хотя я лежу на земле, мне кажется, что я парю высоко в небе, как кружащие над нами ястребы. В голову приходит мысль: я еще никогда не была на седьмом небе от счастья, как сегодня, потому что для меня наивысшее счастье – это когда Людовик рядом со мной в этом идеальном, залитом солнцем мире нашего одиночества.

– Я мог бы остаться здесь навечно, – шепчет он мне, – пока небеса не упадут на землю.

Я говорить не в силах – настолько я переполнена счастьем. У меня текут слезы, а он нежно и умело слизывает их языком.

– Как жаль, что вы король Франции!

– Но я король, Бижу. Я – король.

– Вы для меня – весь мир.

– И вы для меня – все, – отвечает он, и внутри у меня зажигается искорка, которую никогда не погасить. Я знаю, что пронесу его слова, воспоминания об этом дне до конца своей жизни.

На нас падают короткие тени, ветерок становится прохладнее. Нет! Солнышко, не садись! Пусть весь мир летит в тартарары, только бы этот день не заканчивался! Мы неохотно встаем, возвращаемся к лесному домику.

– Мы еще приедем сюда, – обещает он, когда мы садимся в ожидающий нас экипаж. Вдали я слышу вой волков, солнце садится за горизонт, и с сумерками все ближе подступает лес. – Сюда, в наше место. Мне принадлежит вся Франция, но этот лес – самое ценное, что у меня есть.

Мы садимся в экипаж и возвращаемся в Версаль к нашей яркой фальшивой жизни. Но он обещал, что мы вернемся, и я радостно думаю, прижимаясь к нему в экипаже, что его слова – единственное, что имеет значение.

Когда я вновь погружаюсь в реальную жизнь, Полина продолжает досаждать мне своими письмами, которые с завидным постоянством приходят каждую неделю. Она хочет, чтобы я нашла ей мужа или хотя бы пригласила в Версаль. Я уже не раз объясняла ей, что, пока она не замужем, это очень трудно сделать. Бедняжка Полина! Она никогда не блистала красотой и, как я слышала, с годами не расцвела. Конечно, с моей стороны неприлично говорить подобное о собственной сестре, но это, к несчастью, горькая правда.

Не знаю, кто займется ее замужеством. Папа в Париже, но не в добром здравии и помочь своим дочерям не может; он ищет утешения с актрисой, которая талантливо играет роль доброй самаритянки, как в одной из пьес Мольера. И если тетушка Мазарини устроила замужество Марианны, то здесь я не могу просить ее о помощи, поскольку мы больше не разговариваем: наши отношения, прежде задушевные, стали прохладными, а потом и вовсе сошли на нет. Она знает, что я завела очередного любовника, поэтому постоянно роняет свои подушечки с иголками, когда мы занимаемся шитьем с королевой.

Разумеется, я могла бы обратиться к Людовику… но, пожалуй, не стану. Это наша маленькая тайна. Являясь любовницей короля, я, наверное, должна была бы обладать богатством и могуществом, но это не так. Людовик ненавидит, просто терпеть не может, когда люди докучают ему своими просьбами или пытаются воспользоваться своей близостью к королю. И короля можно понять: его каждый день все о чем-то просят, постоянно. Вот только вчера маркиза де Креки пригласили на королевскую охоту, оказав ему любезность, поскольку умерла его мать – близкая приятельница старой гувернантки Людовика, мадам де Вентадур. Он омрачил Людовику весь день, поскольку донимал его рассказами о судебном разбирательстве касательно дохлой лошади, которое он хотел уладить. Людовик был снисходителен из уважения к трауру, который носит маркиз, к тому же у того были две отличные шотландские борзые, но де Креки совершил ошибку, не остановившись вовремя.