Сестры - [25]

– Вот, привезла муки, – говорила Валя, выкладывая на стол кулечек с мукой, комочек масла. Мешок, как живой, шевелился на полу. Она развязала его: с пронзительным криком, теряя перья, оттуда вылетела курица и забилась под стул.

– Вот этого зря выменяла, что с ней делать? Кормить нечем.

– А зачем кормить? Ее есть надо. Никогда не убивала куриц, не умею, – виновато призналась Валя.

– Это не вопрос, давай топор, сейчас мигом отрублю голову, она и пикнуть не успеет, – храбро заявил Сергей, как будто всю жизнь этим занимался. Валя принесла топор.

– Я выйду, боюсь, – сказала она. Сергей рассмеялся.

Потом она услышала крик курицы, удар топора. «Всё», – подумала она и вошла. Сергей стоял посредине комнаты бледный, словно отморозил щеки, держа курицу за ноги. Длинная шея без головы моталась из стороны в сторону, брызгая кровью.

– Горе мое, – смеялась Валя, – убийца! Дать нашатырного спирта? – взяла вату, макнула в нашатырный спирт. – На, понюхай!

– Не надо, пройдет! Честно сказать, я сам первый раз в жизни это делаю.

– А если б на фронт взяли? Как бы ты человека убил?

– Человека нет, а фашиста шлепнул бы, не дрогнула рука. Зол я на него. Курицу жалко, – добавил он, – а его нет.

– Ладно, приходи куриный суп есть, – поднялась на цыпочки, поцеловала в губы, ласково провела рукой по щеке, – побрейся, колючий, как кактус, – сморщила смешливо губы.

– Ты чего? – насторожился он. – Некогда.

– Да я не потому, – обиделась Валя, ей хотелось хоть немного ласки и внимания мужа.

Глава 16

Зима в этом году была суровая. Закуталась морозом стылая земля, затаилась. Тихо. Дышит, выдыхая паром всё живое: люди, обросшие инеем, собаки седые от куржака. Падают, на лету застывая, птицы.

Окно в комнате у Вали сначала разрисовалось серебряными папоротниками, а потом закрылось снежной толстой коркой и не пропускало свет. Топили плохо, в комнате холодно, как в ледяной пещере. Всё, что было из теплых вещей, Валя надела на себя. Закутанный старой шаленкой, неловко переваливаясь с ноги на ногу в новых валеночках, по комнате бегал Мишутка.

В коридоре послышались голоса, шаги приближались к Валиной комнате. Распахнулась дверь.

– Здравствуйте, я из райсовета. У вас лишняя площадь: на двенадцати метрах вас живет только трое, поэтому мы вам подселяем бабушку, эвакуированную из Ленинграда. Просим любить и жаловать, – сказала работница райсовета строго, словно предупреждая возражения, которые могли возникнуть. Пропустила впереди себя худенькую симпатичную старушку с узелком в руках, робко остановившуюся у порога.

– Проходите смелее, – дружелюбно пригласила Валя.

– Ну, вот и хорошо, – облегченно сказала женщина из райсовета.

– Вам, Вера Васильевна, – обратилась она к старушке, – в семье будет веселее, и вам помощь, – посмотрела она на Мишутку.

– Оставайтесь, располагайтесь, я пошла, мне еще более сотни человек расселить надо.

– Раздевайтесь, – взяла Валя из рук Веры Васильевна узелок, – проходите. Спать будете на диване. В тесноте, да не в обиде. Сейчас картошка сварится, позавтракаем. Мы с вами в основном втроем жить будем, муж приходит один раз в неделю, отоспится и опять на завод. У нас прохладно, накиньте шаль.

– Сколько малышу? – смотрела ласково на него Вера Васильевна.

– Большой, в феврале год исполнится. Напугал вас мороз? В Ленинграде, наверное, теплее?

– В этом году тоже очень холодно. У вас в комнате прохладно, а у нас совсем не топят, – и глаза ее затосковали. Валя поторопилась переменить тему.

– Вы одна жили?

– Одна. Старик месяц тому назад умер. Валя удрученно замолчала. «Не знаешь, о чем и говорить, чтоб не сделать ей больно. Вот время!» – думала она грустно.

– А дети, Вера Васильевна, есть?

– Есть двое, дочка и сын. Дочка не захотела со мной ехать, работает на заводе, а меня вот силком отправила, говорит: «Умрешь, как папа, а пользы от тебя здесь все равно никакой нет». Сын на фронте.

– Садитесь кушать.

Вера Васильевна ела медленно, аккуратно, мало. Съела две картофелины и встала из-за стола.

– Кушайте еще, мы накопали двадцать мешков, так что хватит и вам, и нам, и еще останется.

– Спасибо, не хочу больше, – вежливо отказалась она. «Всё же ленинградцы есть ленинградцы, – с уважением думала Валя, – отличаются своей культурой. Вот и Вера Васильевна столько перенесла, а какая спокойная манера поведения, мягкие интонации голоса в разговоре. Такая приятная в общении».

– Ну, что ж, Валенция, – тихо начала на другое утро Вера Васильевна, ласково улыбаясь. – Двоим нам сидеть дома негоже, не то время. Мне уже восьмой десяток пошел, работать на заводе не смогу, плохо вижу, а за ребенком присмотреть в моих силах.

Валя бросилась к ней, обняла в порыве радости и расцеловала доброе морщинистое лицо.

– А я хотела вас просить об этом, да не знала, как сказать. Боялась, что обидитесь.

– На что же тут обижаться? Дело житейское, понимать надо.

Валя в тот же день пошла в горздрав, с отзывом о практике. Заведующий прочитал, снял очки, посмотрел внимательно на Валю.

– Предложить вам должность врача не могу: у вас нет диплома. В качестве медсестры будем рады вас принять. Вот завтра отправляется санэпидгруппа в казахские аулы, нам нужна туда грамотная медсестра.