Сестры - [6]

Последний бокал я подала Поланду у себя дома. Он был здесь впервые. Поланд не замедлил сказать мне, что дом произвел на него впечатление, и я ему поверила. Не хотела бы я заняться и его обителью? Он был одет точь-в-точь, как папа и как все мужчины, находящие меня восхитительной в моем статусе замужней женщины. Мужчины, чьи жены во время моего отъезда в Европу говорили, что я очаровательная девчурка, которой очень повезет, если она захомутает какого-нибудь парня из «Рэкет Клаба» и будет таскать за собой в трейлере кремового цвета своих двенадцать детей. Не такой я видела свою жизнь, не такой видел меня Поланд. Он смотрел на меня как на взрослую. Я была не очаровательной девочкой, а желанной женщиной, и этим вечером Поланд мне это сказал. Он расстался со своей второй женой, у которой взял все, что хотел — денег, чтобы приумножить свое состояние, о чем он мне любезно поведал. Он был в таком возрасте, что мог бы сойти за моего отца. И Поланд понимал это: он осознавал, что был смешон и, наконец, скучен. Это я взяла его руки в свои, чтобы убедить в обратном. Я могла бы держаться с ним иронично, или холодно, или взволнованно, однако я повела себя вовсе не так. Поланд почувствовал это и признался, что у него состоялся разговор с Джеки. Она посоветовала ему жениться на мне. Это он должен был держать меня за руки. Он был так счастлив, что у меня не могло сложиться о нем плохого мнения. Мне было хорошо известно, что мнение имеет большое значение для людей, я узнала об этом очень рано и иногда сама себе кажусь странной, потому что редко позволяю себе иметь о ком-нибудь мнение — у меня возникает впечатление, что я роюсь в чьем-то нижнем белье. Мне не хотелось выглядеть трогательной и уязвимой. Да, мне нужны были деньги Поланда, но я не собиралась ломать перед ним комедию. Уязвимость — самое простое оружие, которое мы используем в большинстве совершаемых нами преступлений, и я считала бы себя бесчестной, если бы играла в такую игру. Я все, что угодно, только не мошенница. Я читала, что нас с Джеки называют пожирательницами мужчин, однако я никогда не корчила из себя несчастную, прячущуюся от бомбардировок беженку, если вы понимаете, что я имею в виду.

И такой я была с семи лет.

Поланд не был добрым, как Барт. У него не было такой кожи, таких волос. Он мог быть жестоким. На него наложили отпечаток усилия, которые он приложил к тому, чтобы стать важной персоной, которую трудно не заметить. Создавалось впечатление, что в нем смешалось много кровей. Кровь его семьи была слишком богатой и слишком утомленной, как великолепная бутылка бордо, которая по истечении длительного времени портится. Обновление было возложено на него одного. И на этом он не экономил.

Он был сентиментальный и прямолинейный.

Вероятно, вид у меня был нездоровый, так как друзья начали выражать свое беспокойство. Все знали, что Бартон возвращается в Вашингтон, и говорили мне: «Бедняжка, ты и в самом деле собираешься нас покинуть?» Жизнь в США была намного проще, чем в послевоенном Лондоне или английской провинции, где все еще было пайковое распределение довольствия и все такое прочее, но при этом мы вели такую веселую жизнь, что все хотели продолжения. К тому же, сюда примешивалась проблема возраста: если я вернусь в Америку, то изменюсь, в то время как оставшись в Англии, не постарею, во всяком случае, в этом году. Мы не желали, чтобы наша молодость неожиданно прервалась в начале лета.

Поланд решил остаться со мной этим вечером. Думаю, ему было важно изучить товар. Я могла бы отказаться, дать пощечину, закричать, что все расскажу Джеки или даже Барту, — ему очень нравился Брат, — однако я этого не сделала. Мы собирались заключить сделку, и я выложила карты на стол. Я всегда действую честно, когда не могу поступить иначе.

Это был мой самый длительный брак. Да, разрушив его, я испытываю угрызения совести. Мы развелись в 1974 году, а еще через два года Поланд умер. И все же никаких сожалений. Я не могла поступить иначе. Он это понял, так как заполучил меня таким же образом. Если бы Бартон в свое время по-другому решил свои затруднения, если бы у него действительно были деньги, рано или поздно я вышла бы замуж за другого, однако, без сомнения, не за Поланда. Ладно, сейчас я не намерена… С Поландом было хорошо, сами понимаете. Я снова окунулась в развлечения, однако на этот раз у меня было больше свободы. Поланд не был таким восторженным, как Барт. И не цеплялся за меня так, как Барт. Он посещал клуб, играл в карты, встречался с друзьями. Мы с Бартом всегда повсюду были вместе, всегда-всегда, и именно этого мне не хватает сейчас больше всего. С Поландом я в несколько большей степени оставалась сама собой. Я сама себе была интересна.

С Бартом мы были парой, парой Американских Молодоженов, очень Очаровательных и Открытых. По этой причине и потому, что мы были забавными и жизнерадостными, нас повсюду охотно принимали. У нас не было детей, следовательно, мы считались молодоженами, которых можно было пригласить в любую компанию. Проблема поколений и условностей отсутствовала. Всем хотелось запустить руку нам в волосы, чтобы почувствовать, какие они густые и здоровые. Мы были живым доказательством здравия Америки и вечной дружбы между Великобританией и США. Это было семейным бизнесом. Мы приехали оттуда, от американских братьев, нас отправили в качестве наглядного образца. Мы были Лучшими из Лучших, но в то же время у нас не было ни одного врага. У Барта не могло быть врагов, и пока я была мадам Барт, обо мне не было сказано ни одного плохого слова.