Сестра сна - [42]

Замысел расширения улицы вышел из-под пера Нульфа Альдера. Как только, на смех односельчанам, он попал в батраки к собственному сыну, у него отобрали и должность старосты, но слово сумасбродного Альдера еще кое-что значило. После свадьбы Эльзбет он и его жена жили в доме Лукаса Альдера. Это условие выторговал себе Петер. И чтобы подсластить пилюлю Лукасу, он дал ему в качестве приданого вместо обещанных двух коров целых три.

В то самое лето жители Эшберга пришли в необычайно странное состояние. Создавалось впечатление, что в их души вселилось какое-то необъяснимое беспокойство. Это выражалось в лихорадочной деятельности. Многие крестьяне уже покончили со вторым покосом вопреки годовому циклу. И поскольку накосили они ранней травы, стога получились втрое скуднее, чем прежде. Некоторые парни без всякой надобности начали каждый день шляться в Гецберг, им, видите ли, стало тесно и скучно в своей деревне. Там они завязывали знакомства с какими-то темными личностями и чем дольше не возвращались в Эшберг, тем больше смуты заводилось в их наивных головах. Запас слов у них явно обогатился, приобрел новые краски и уродства, а Маттэ Лампартер заливал что-то про автоматических коров и автоматические подойники, которые он якобы видел у одного мужика в Гецберге. Эпоха становилась современной, это уж точно. В конце лета, несмотря на протесты стариков, в обиход стал входить «керосин». Это была та самая жидкость, с помощью которой год тому назад резчик Большейчастью освещал свою комнатенку, а потом был заживо сожжен.

Парни тащили в деревню мерзкие книжонки, всученные за немалые деньги проторговавшимися делягами Гецберга. Книжки с соответствующими картинками просто выхватывали из рук, их глотали, как свиньи яблочную кожуру. Любознательные читатели, пуская слюну, глазели на изображения голых баб. В этой связи надо рассказать о дальнейшей судьбе Михеля-угольщика, принявшей в те дни весьма опасный оборот.

Михель тоже тянулся к просвещению. Он был одним из тех, кто ежедневно таскался в Гецберг и поздно вечером с воспаленным лбом возвращался домой. Некий Маркус Хуффер, бродячий торговец, распространявший богомерзкие книжонки и потому не раз попадавший в деревенские каталажки, всучил ему «Идеи к философии истории человечества» Гердера. Угольщик аккуратно переписал весь том, и с тех пор с беднягой стало твориться неладное. В книге он встретил описание одного племени, обычаи которого пробудили в Михеле такую тоску по дальним странам, что он решил отыскать место обитания дикарей и провести там остаток дней своих.

«Калифорниец, — гласил ученый труд, — обитает на краю света, на бесплодной земле, терпит скудную жизнь и переменчивый климат. Он не ропщет на жару и холод, не замечает голода, даже когда это тяжело ему дается, он счастливый житель своей страны. Многие из них меняют место ночлега, быть может, сотню раз в год, ибо едва ли им удается хотя бы три раза подряд ночевать в одном месте. Он ложится спать там, где застигнет его ночь, не обращая внимания на вредных насекомых или грязь. Темно-коричневая кожа служит им и сюртуком, и плащом. Все их имущество составляют лук и стрелы, камень вместо ножа, топор или заостренная палка для добывания корней, черепаший панцирь в качестве колыбели, кишки и мочевой пузырь дикого животного заменяют сосуды, чтобы ходить по воду. И все же эти обделенные существа здоровы телом; они сохраняют силы до самой старости, и если у кого-то из них, пусть даже в преклонном возрасте, седеют волосы, на это смотрят как на чудо. Они неизменно бодры, смех и шутки не умолкают между ними, стройными, проворными и ловкими детьми природы».

Вот эту страну калифорнийцев, где женщины ходят обнаженными и имеют темно-коричневую кожу, где всегда весело и царит вечный смех, решил найти наш угольщик, даже если это стоило бы ему жизни. Итак, он собрался в дальний путь, попрощался с близкими и с куратом Бойерляйном, который вместо слов прощания удивил его сердечным «добро пожаловать», направился в сторону Арльберга и начал свои скитания, наобум переходя из одного места в другое. В заплечном мешке у него не было и трех ломтей хлеба, но в трепетных руках он держал истинную пищу — «Идеи к философии истории человечества».

Никто не мог указать ему страну калифорнийцев, и в своих блужданиях он докочевал до Ретийских Альп, перевалил через горы в кантоне Вале, и наконец его, обессилевшего от голода, подобрал в Лекко какой-то кожевник. В Лекко он пробыл восемь недель, потом удрал оттуда, и в Ломбардии был издан полицейский приказ о его розыске. Он убил того самого кожевника, своего спасителя, когда тот как-то вознамерился попотчевать его протухшими потрохами с бойни. Михель подался в Пьемонт и еще дальше — на Лигурийское побережье. Там он нанялся матросом на левантийское судно, перевозившее кофе. Он никогда не умел экономить деньги и за считанные часы потратил их на уличных девок. У берегов Тулона судно потерпело кораблекрушение, однако Господь не дал Михелю утонуть, и волны вынесли его прямо к ногам какого-то тулонского мясника. У него Михель прослужил десять месяцев, ни в малейшей степени не охладев к своей мечте найти страну калифорнийцев. В Тулоне Михель совершил несколько преступлений против нравственности, так как решил было, что под смуглой кожей местных женщин скрываются калифорнийки. Он вынужден был снова бежать и, нигде не найдя страны своей мечты, а ему уже стукнуло сорок три, решил вернуться на родину и закончить свои дни простым крестьянином. Обратный путь был еще тяжелее, а к тому же в кантоне Вале он заболел нервной горячкой. И у того, кому довелось увидеть там этого зловредного от природы, но измученного и несчастного человека, сердце сжималось от жалости.