Сестра сна - [31]

После пасхальной «Аллилуйи» лампартеровская Сорока потихоньку улизнула из церкви и подкралась к дому Оскара Альдера. Она заглянула в комнату, тускло освещенную дрожащим пламенем огарка. Огромное тело органиста было распростерто на полу, он лежал ничком, а из носа бежала струйка черной крови — натекла уже целая лужа. Вокруг валялись шесть бутылок из-под водки: Оскар Альдер напился до бесчувствия.

Ранее мы описали учителя как обыкновенного завистника, считавшего себя большим музыкантом. Настал черед отдать ему дань известного уважения: он имел поистине музыкальную душу. Заново настроенный орган делал его промахи в игре мучительными даже для немузыкального уха, этого он перенести не мог. В неловких кистях пульсировала кровь глубоко чувствующего сердца. Вот это и подкосило Оскара Альдера. Позволим себе забежать вперед: через пятнадцать дней после Пасхи жена нашла его в сарае мертвым. Он повесился на цепи, которой привязывали теленка. Под ногами покойника лежал лист бумаги, на котором неровными буквами — знак крайнего отчаяния — было написано, что он всегда хотел быть превосходным музыкантом во славу Господню. Но его искусство подверглось поношению, посему он отправляется к дьяволу, да поможет ему Бог! А к обедне вся деревня уже знала, почему ночью орган молчал. Элиас почувствовал приближение великого часа. Поэтому вместе с Петером он занял место на излюбленной скамье, где сидело старичье, жующее табак. Отсюда был лишь шаг до лестницы, ведущей на возвышение. Он все еще боялся, что учитель вот-вот появится. Но учитель не появился, и опять «Слава» пелась, увы, а капелла. Тут Элиас и Петер отважились подняться к органу.

Как же изумлены были прихожане, когда вдруг послышались торжественные раскаты и орган стройной чередой ликующих звуков разлил в воздухе ту самую радость, какой в этот день должно было наполняться сердце христианина. Элиас играл широко задуманную токату[15], которая в духе пятиголосной фуги завершала мелодию духовной песни. Когда же он приступил к собственно хоралу, не нашлось ни одного человека, который решился бы запеть. Таков был страх, сковавший всех. И тогда Элиас своим могучим басом начал петь «Славу». Через минуту-другую страх начал проходить и к басу отважились присоединиться еще несколько голосов. Но вскоре они вынуждены были умолкнуть, потому что такая музыка требовала от их слуха величайших усилий. А в церкви Эшберга к величайшим усилиям не привыкли.

Элиас же просто воспарил. Он слагал адажио такой пронзительной нежности, что холодные и влажные руки крестьян тут же потеплели. Хоралу «Христос лежал во гробе» он придал величаво-воинственный характер, а завершил игру грандиозной постлюдией, ритмика которой определялась биением сердца Эльзбет. Из храма крестьяне уходили с просветленными душами. Органная музыка превратила их в кротких агнцев и настолько возвысила религиозные чувства, что впервые за много лет никто не покинул церковь до окончания службы. Да и при водосвятии не было обычной толчеи. Иные вдруг как-то приосанились и своими клешнями начали делать элегантные жесты, уступая дорогу, а свои поздравления уснащали словами — даже не верится — с французским прононсом.

Эльзбет уже ждала его в преддверии и, заслышав шаги органиста, радостно бросилась ему навстречу. Лицо его было влажным от пота.

— Ты священнодей какой-то! Я никогда не слыхала такой красивой музыки! — кричала она, и желтая, как осенний лист, коса весело подпрыгивала у нее на плече. Элиас поклонился, окунул два пальца в святую воду, повернулся к дарохранительнице и перекрестился.

— Постлюдию я играл только для тебя. Знаешь ли ты, что наши сердца бьются в одном ритме, что мы существа одной породы?

Эльзбет смотрела на него во все глаза и не могла понять, о чем он толкует.

— Не позволит ли барышня проводить ее до дома почтенного родителя? — скороговоркой произнес Элиас, поскольку сам испугался своих слов.

Он подал ей руку, она сделала книксен, шелестя юбкой, и они чинно проследовали к дому Нульфа Альдера.

Петер Альдер посверкивал глазами из темноты нефа, он был рад тому, что сегодня придет Лукас. И Лукас Альдер действительно пришел к обеду в дом Нульфа, но Эльзбет даже не смотрела в его сторону. Она все время говорила об Элиасе. Статочное ли дело, играть с такой дьявольской ловкостью? Она не смотрела на Лукаса. Пока не смотрела.

Неотразимая игра нашего музыканта прекрасно растревожила души еще двух человек, но совершенно по-разному. Одним из них был курат Бойерляйн. Когда он вышел из ризницы, на него вдруг нашло кроткое духовное просветление. Он повернулся лицом на восток и задумался над чудом этого дня. Какой же великой благодатью он осчастливлен, коли в народе воцарился такой мир? И курат стал размышлять над тем, как же ему удалось этого добиться.

Просияла лицом и Зеффиха, несчастная, преждевременно поседевшая. Она стояла у кладбищенской стены и таращила глаза на шествующую под ручку пару, и глаза ее увлажнились. «Неужто и впрямь это мой мальчуган? Мой мальчуган?» — шептала она себе под нос. Потом заплакала и забылась. Только когда но ее животу забарабанил кулачками Филипп, она опамятовалась. Зеффиха схватила слабоумного ребенка за руку и понеслась с ним домой. Вечером Зефф услышал, как его жена поет в хлеву. Она пела песни своей девичьей поры.