Сестра моя Каисса - [88]

Это было на Мальте, во время шахматной олимпиады. Дела нашей команды складывались не очень удачно, мы гнались за венграми, а в тот день играли с болгарской командой. На одной из предыдущих олимпиад не по нашей вине отношения с болгарскими шахматистами обострились (Трингов, откладывая партию с Корчным, по рассеянности положил листок с секретным ходом не в конверт, а в карман, и кончилось это скандалом), так что ожидался принципиальный бой.

Каспаров играл с Крумом Георгиевым. Он выбрал острый тактический вариант в сицилианской защите (хотя мы не советовали ему это делать: в спокойной технической борьбе у Каспарова было больше шансов), Георгиев нашел в нем «дыру» – и переиграл. До победы ему оставалось два-три обязательных хода, но, задумавшись, он схватился не за ту фигуру, тут же исправился и сделал точный ход, но Каспаров резонно потребовал: ходите той, за которую взялись. Георгиев стал отпираться. Опять начинался скандал.

Хотя свидетелей не было ни одного, команда болгар дружно встала на сторону соотечественника: можно было подумать, что все только на эту доску и глядели. Уж сколько лет наблюдаю у шахматистов массовую безнравственность – а привыкнуть не могу. Конечно, рыцарский дух еще жив в шахматах, но традиции его мелеют прямо на глазах. Ради результата сегодня многие готовы не задумываясь назвать черное белым.

Но дело не в этом. Я-то как раз глядел в ту сторону и видел почти все (да и Георгиев неважный актер – сидел скомканный, неловкий, однако, ощущая поддержку, постепенно выпрямился), но я был заинтересованным свидетелем, а требовался нейтральный. Повторяю: таких не было. И вдруг гроссмейстер Киров подводит Люсену, президента зоны Центральной Америки. Вот, говорит, нейтральный свидетель, который все видел. И Люсена, не моргнув глазом, утверждает: да, я все видел, Каспаров не прав и скандалит только из-за того, что не умеет честно проигрывать. Но ведь и я видел, что Люсена в момент нарушения правил был далеко и не мог ничего видеть!..

Что оставалось делать главному арбитру Лотару Шмиду? Он был вынужден признать правоту Георгнева, и расстроенный Каспаров через два-три хода остановил часы.

После такого случая не надо объяснять, что из себя в моральном плане представляет Люсена. И уж Каспаров, пострадавший от его «принципиальности», должен это знать и помнить лучше остальных. Я был уверен, что он для Каспарова теперь и во веки веков просто не существует. Но вот проходит шесть лет, Каспарову нужна фигура в борьбе с Кампоманесом – и он делает ставку на Люсену, и не жалеет сил, агитируя за него представителей буквально каждой федерации. Со всем своим красноречием он превозносит Люсену, и особо подчеркивает именно его честность и принципиальность… Вот уж истинно: скажи мне, кто твой друг, и я скажу – кто ты.

Еще один пример – нашумевшая история, когда из-за политических игр едва не сорвались претендентские матчи Каспаров – Корчной и Рибли – Смыслов.

Это было сложное время, восемьдесят третий год, из-за нашего вторжения в Афганистан напряженные отношения с США. На проведение матча Каспаров – Корчной претендовали Голландия, Испания и США. Корчной выбрал Голландию, Каспаров – Испанию. Что делать Кампоманесу? Он решил никому не отдавать предпочтения и предложил провести матч в США, в Пасадене; кстати, там и премиальный фонд был наибольший. Корчной предложение принял, Каспаров – неофициально – тоже (оно было передано через гроссмейстера Маровича, с которым Каспаров в это время делал книгу). И Кампоманес улетел в Пасадену готовить матч. Когда все было утрясено и соглашения подписаны, он поставил об этом в известность нашу федерацию. Из политических соображений («наверху» решался вопрос о бойкоте предстоящей олимпиады в Лос-Анджелесе) наша федерация предложила Каспарову отказаться, что он немедленно и сделал. Последовал обмен телексами. Кампоманес настаивал, что имеет согласие Каспарова и это решение наиболее разумно. Наши отвечали, что ни о каком согласии Каспарова они не знают и о Пасадене как о месте проведения матча речи быть не может. Кампоманес прилетел в Москву, и вот при личной встрече с ним, как говорится, глаза в глаза, и при свидетелях Каспаров со своей обычной запальчивостью заявил, что он давал официальное согласие только на Испанию, никаких неофициальных переговоров не вел и полностью поддерживает политическую позицию нашей федерации…

Я был невольным участником этих переговоров. От меня требовали, чтобы я пригрозил Кампоманесу: если он не пойдет нам навстречу, я, мол, тоже откажусь играть матч на первенство мира. Давление на меня было страшное. Разумеется, эту грязную игру я не принял, но, пользуясь своими добрыми отношениями с Кампоманесом, сделал все, чтобы как-то сгладить конфликт и сохранить матчи.

Переговоры шли всю ночь. О матче Смыслова и Рибли все же удалось договориться, с тем в семь утра Кампоманес и улетел, а уже в девять вслед ему улетел телекс, что и это соглашение недействительно. Инициатором этого был все тот же Каспаров. В последний момент он прикинул, что если второй матч состоится, то за неявку на матч с Корчным ему просто зачтут поражение. Он бросился к председателю спорткомитета Грамову и потребовал, чтобы тот отменил согласие на матч Смыслова. И все это: и отказ от своего слова, и – назовем уж вещи своими именами – предательство старшего товарища, – все это в течение одной ночи. Сколько потом ни слал телеграмм Василий Васильевич и в ЦК КПСС, и в Совмин, и просто на Кремль, – все они остались без ответа. Ведь Каспаров был не сам по себе, и Грамов пошел ему навстречу не потому, что он Каспаров, а потому, что за спиной этого молодого человека маячила огромная тень мрачной фигуры тех лет – всесильного Алиева.