Сессия: Дневник преподавателя-взяточника - [28]

Объяснение Бочкова кажется мне весьма шатким. Если бы менты действительно спрашивали, можно ли им взять Дулканову, им бы на это отмашки не дали. Хотя вообще-то… если в тот момент ректора, на которого имеет выход кто-то из друзей Дулкановой, не было, а его функции исполнял Иванов, он бы вполне мог это сделать – Дулканову он всегда не переваривал. Тогда, может, и то, что говорит мой начальничек, – правда.

– А, во-вторых, – продолжает Бочков, – ты ведь своими низкими ценами и отсюда – сплошными проставлениями без всяких знаний подставляешь вуз. Через год – аттестация. Твои студенты ничего не смогут толком написать на тестировании, и тогда университет в десять раз больше денег отдаст.

Я молчу. С одной стороны, меня как-то мало волнуют подобные проблемы университета – контора у нас богатая; с другой, – я понимаю, что в бочковских словах есть резон, и я, по-видимому, неправильно сделал, что до сих пор не перешел на схему, по которой работают очень многие и даже наш Мигунов теперь, хотя еще год назад он «башлял» по моей системе. Надо действительно собирать со всех по минимуму, хотя бы по пятьсот, а дальше – пускай учат сами.

– Ты вот как проводил экзамен в прошлую сессию? У тебя есть какие-нибудь формальные доказательства того, что у них пятерки не просто так поставлены?

– Конечно, – говорю я. – До сих пор храню. Нас ведь уже давно обязали принимать экзамен сначала в письменной форме, поэтому все билеты, которые я им раздаю, у них заранее написаны, и подписи их имеются.

– Ну, хорошо – написаны. А они выучены ими, эти билеты?

– Не знаю. Когда что-то пишешь, машинально хоть чуть-чуть запоминаешь. Но думаю, что не больше.

– Вот пускай они выучат. Я тогда сообщу твоим коллегам, что ради снятия всех имеющихся вопросов я сам лично приду к тебе на экзамен…

– …Вы тогда уж и Трофимова с собой захватите, чтобы вторые подписи было кому ставить!..

– …Но ты сделай так, чтобы мы с Трофимовым не только сами могли к тебе прийти, а еще и позвать кого-нибудь. И сказать – вот видите, всё нормально.

– Устроим, Виталий Владимирович. Но все-таки проблема демпинга остается. Вы ведь, например, с этой дамой с кафедры экономики ничего сделать не можете – она вне вашей компетенции.

– Ошибаешься. Я могу пригласить сюда куратора нашего университета из УБЭПа, поговорить с ним по душам, и они эту даму слопают. На ближайшие полгода им хватит. Они могут работать только так. Потому что иначе брать надо всех.

В этот момент в кабинет входит парень, присутствовавший вчера на дне рождения у Бочкова. Молчун, которого ВВБ называл «Сан Санычем».

– Ладно, Игорь. Мне сейчас надо другими делами надо заниматься. Но мы с тобой к этому вопросу еще вернемся.

Я встаю, подхожу к своему боссу и крепко жму ему руку, долго потрясая ее, как генсек КПСС лидеру братской компартии. И впервые за последние несколько месяцев улыбаюсь ему совершенно легко и непринужденно, больше не думая с тревогой о том, что же это могло испортить его отношение ко мне и каковы будут перспективы грядущей сессии. Теперь с перспективами все ясно и схвачено надежно, как никогда.

– Хорошо. Спасибо, Виталий Владимирович! Всего вам!

Он не отвечает, но мою пятерню жмет так же крепко. Я подхожу к «Сан Санычу» и протягиваю теперь ладонь ему:

– Счастливо!

Как и в случае с Бочковым, ответом мне является смесь крепкого рукопожатия и молчания. Я выхожу из кабинета и чувствую спиной, насколько пристально оба смотрят мне вслед – даже мурашки по коже забегали. Но ничего: главное уже сделано.

* * *

Взяв ключ от четыреста шестой на вахте и поднявшись на четвертый этаж, я начинаю строчить эсэмэски старостам. В коридоре сутолока, разные группы толпятся в ожидании очереди на зачет, и меня кто-нибудь может толкнуть, не слишком удачно повернувшись. Но сейчас я в такой эйфории, что уверен – со мной ничего плохого не случится: ни в большом, ни в малом. Тем более не стоит бояться того, что кто-то нечаянно выбьет у меня из рук телефон.

Я с комфортом размещаюсь в своей любимой аудитории. Удивительно, но она опять пуста – вероятно, это происходит из-за человеческой лени: все стремятся взять ключи от четыреста второй или четыреста третьей, до которых два шага от лестницы. В ожидании ответных эсэмэсок я зажмуриваю глаза и неторопливо потягиваюсь: кажется, всё складывается, как положено. Внезапно раздается трель звонка. Я на смотрю на высвечивающееся на экране имя: ЛюдСинь. Данное китайское сокращение обозначает мою любовь Синельникову. Меня охватывают двойственные чувства: с одной стороны, сладкая истома, с другой – страх, что Пирогова могла и не поставить ей зачет.

– Здравствуйте, Людмила! – говорю я мягким голосом в трубку.

– Здравствуйте, Игорь Владиславович! – звонкий, журчащий ручеек ее тембра заставляет мое сердце сжаться. – Вас можно сейчас увидеть?

– Вам всегда можно! Я там же, где и в прошлый раз.

– В Д-406?

– Именно.

– Я сейчас буду! Подождите меня, пожалуйста, не уходите!

– Да я и не собираюсь!

– Хорошо! – В трубке раздаются гудки.

Вскоре распахивается дверь. Я вижу незнакомое лицо какого-то студента. Он тупо смотрит на меня, потом, ничего не говоря, отваливает обратно. Через минуту ситуация повторяется, только на этот раз заглядывают какие-то две девчушки. На третий раз в аудиторию на полном ходу влетает Синельникова. Одета, как и в понедельник, только прическа изменена на «конский хвост».