Сесквоч - [52]

Фенберг ничего не ответил. Он даже не понял, что у него перехватило дыхание.

— Если это тебе так тяжело, Майкл, я, конечно, пойму, — Элен повернула голову и взглянула на Фенберга.

Он глядел в стену, как загипнотизированный. Стена была успокаивающего персикового цвета, и он чувствовал себя спокойнее, когда глядел на нее. Он глубоко вздохнул и тряхнул головой, перенося взгляд на комнату и черноволосую корреспондентку с редкими веснушками на лице.

— Знаешь, я, кажется, никогда не говорил об этом, — начал он. Элен уже готова была сказать, что и не надо ничего говорить, но Майк затряс головой. — Интересно, как некоторые сцены всегда ассоциируются с какой-нибудь личностью. Я всегда представляю Трейси верхом на лошади. Ее родственники уехали отсюда после аварии. У них было приличное ранчо по разведению лошадей в десяти милях отсюда, и я, наверно, задолжал им около двадцати тысяч за корм. Они выращивали арабов. Только не людей, а лошадей. С маленькими головами и капризным характером.

Фенберг взглянул на струящиеся волосы Элен, частично накрывшие его и спадавшие водопадом на одеяло.

— Она могла ездить верхом на лучших из них и выигрывала разного рода призы и трофеи на выставках и соревнованиях по преодолению препятствий. Она носила мой школьный жакет четыре года, когда ходила в старшие классы школы. С четырнадцати лет мы почти каждый день были вместе, как привязанные, прибавили на — двоих двенадцать дюймов и 146 фунтов. Мы ссорились и мирились, и давали друг другу обещания. Это была нирвана старших классов. Мы даже расстались на несколько лет и встречались с другими людьми. Это когда она несколько лет училась в колледже и работала в рекламном агентстве. Мы снова начали встречаться, когда она приехала сюда навестить родителей. И это было так серьезно, серьезнее, чем прежде. Я чувствовал, что ничто, никакие боги, не смогут разлучить нас на этот раз.

Нам было уже около двадцати пяти, когда мы поженились. Это было самое счастливое венчание в мире. Она была замечательная девушка, — сказал Фенберг. Он усмехнулся своей полуулыбкой-полуусмешкой. — Она была необыкновенно трезвой и спокойной. Я никогда не встречал никого, кто бы так легко смеялся и видел жизнь в таком розовом цвете. Она была совершенна. Кожа цвета меда и молока. Большая, красивая грудь. — Элен посмотрела на свою. — С тонкой талией. Хорошо сложена и отнюдь не комнатное растение. Такая хорошенькая и артистичная. У нее были длинные волнистые светлые волосы, падавшие прямо в глаза, как у Вероники Лэйк. И такой дьявольски привлекательный смех, и я… — Митикицкая закатила глаза, улыбнулась и покачала головой. — …был страшно умным и выдающимся мужчиной. Как обезьяны у Киплинга, мы хотели вершить великие дела. Хотели иметь свою газету и свое ранчо. Путешествовать. Открыть ресторан в Сан-Франциско. Если бы все было так, как мы планировали на шестьдесят лет вперед, мы катали бы внуков на тракторе, построили бы два крыла к дому для моих братьев и их жен. Хотя теперь, если бы она была еще жива, мы, видимо, внесли бы изменения в последний пункт.

Митикицкой показалось, что Трейси понравилась бы ей.

— Но появился ребенок, и это был мальчик.

— Как его звали?

— У него было несколько имен. В свидетельстве о рождении значилось Джек. Мы называли его Датч в честь отца Трейси. Мальчик был светловолосый в мать, но волосы у него вились, как у меня, голубые глаза, как у матери, а улыбка у него была непонятно чья, может быть, его собственная. Джон называл его Джеком Чемпионом. Чемпион Джек Фенберг. Мой брат любил изменять данные людям имена.

Митикицкая слушала Фенберга, он рассказывал ей о дне аварии, которая, по воле иронии, случилась за два дня до Рождества, пять лет назад. Это произошло во время одной из этих незабываемых бурь, когда температура из-за сильного ветра упала ниже нуля. Это была рекордно низкая температура в штате, особенно холодно было в Бэсин Вэли. Валились от ветра деревья, скот находили замерзшим и окоченевшим, так и оставшимся стоять. Шериф считал, что пьяный шофер вынудил жену Фенберга съехать с дороги. Она и ребенок остались бы живы, если бы шофер сообщил об аварии. Но никто не сообщил. Прошло двадцать четыре часа, прежде чем поисковая партия нашла лежащий под откосом корпус машины. Оба пассажира погибли. Но не от ранений, а от холода. Митикицкая слушала, не прерывая. Она была слегка ошеломлена рассказом Фенберга об аварии, похоронах, и особенно о том, как упаковывали в ящики вещи ребенка.

Фенберг замолчал, не разрешая себе сказать лишнего. Существуют вещи, которые причиняют слишком сильную боль, чтобы выставлять их в ярком дневном свете. Образы, которые ты почитаешь. Фенберг боялся, что если он начнет избавляться от печали, то она никогда не покинет его, а просто вырвется наружу и окончательно погубит его.

— Эй, иди сюда, — сказала Элен, садясь. Она привлекла к себе Фенберга и обняла. — Я буду с тобой теперь.

Фенберг опять сконцентрировался на стене и цвете. Он пытался утихомирить чудовище, жившее в его груди. В последнее время он видел сны, но не с Трейси и ребенком, а темные, мрачные сны. Как будто его держали в волосатых руках стражники. Он оглядывался назад через плечо и видел свет — уютный, надежный, — но это был лишь проблеск. Боль снова уводила его прочь от этого света.