Сесил Родс — строитель империи - [45]

— Мы верим, раз вы так говорите. Но мы хотим поглядеть и своими глазами.

Лондон встретил жителей жаркого юга суровым холодом. «Но они, — свидетельствует Моунд, — вели себя спокойно, с достоинством».

Африканцы в Лондоне уже не были редкостью. Но эти — из самых глубин «дикой» Африки, да к тому же послы правителя загадочной страны, золотоносного Офира, конечно, не могли не привлечь внимания английской публики.

Высадились в Саутгемптоне. Когда прибыли на станцию Ватерлоо, на них набросились журналисты. Да и потом, когда они жили в лондонской гостинице «Бернере отел», им не раз приходилось сталкиваться с любопытством журналистской братии.

Наверно, сенсационный характер посольства и заставил королеву Викторию принять их буквально сразу, на третий день их пребывания в Лондоне.

В королевскую резиденцию в Виндзор их сопровождали высшие чиновники. В самом дворце были выстроены рослые лейб-гвардейцы в красочной форме. Это должно было произвести впечатление на послов.

Прием носил церемониальный, а не деловой характер. Королева милостиво произнесла:

— Вы проделали такой большой путь, чтобы встретиться со мной, Я надеюсь, что путешествие было приятным для вас и что вы не страдаете от холода.

Послы оказались вполне в состоянии поддержать светскую беседу. Один из них, учтиво поклонившись, сказал:

— Как может нам быть холодно в присутствии Великой белой королевы?

И добавил:

— Разве холод и тепло не подвластны великим королям и королевам?

Журналисты расспрашивали их потом, какое впечатление произвел на них прием. Но описали эти впечатления крайне поверхностно, передав лишь те высказывания Мчете и Бабияна, которые смогли чем-то позабавить публику. Например, что красивейшая женщина во дворце — леди Рендолф Черчилль, мать тогда еще совсем юного Уинстона Черчилля.

В Лондоне послы провели весь март 1889 года. Они повидали довольно много — от балета в театре «Альгамбра» до зоопарка. Побывали в Английском банке — в его подвалах им показали слитки золота, предложили попытаться поднять мешки с золотыми монетами. В честь посольства было устроено несколько обедов. На обеде в Обществе защиты аборигенов с ними встретился Райдер Хаггард.

Изумил ндебелов сам Лондон — бескрайние ряды домов, бесчисленные толпы людей. Говоря друг с другом по телефону, они никак не могли понять, как такая маленькая машина сумела выучить их язык, да еще так скоро.

Стремление удивить послов было весьма направленным и порой напоминало стремление запугать… Министерство колоний решило, что если уж они приехали и их приезд пришлось предать гласности, то надо извлечь из этого пользу: внушить им священный трепет перед англичанами.

Во дворце королевы Виктории им показали висящее на стене копье зулусского инкоси Кечвайо, побежденного англичанами десятью годами раньше. А в Музее восковых фигур мадам Тюссо убеждали, что стоящая там фигура — это сам Кечвайо, наказанный так за непокорность.

Послов повезли в Портсмут, на крупнейшую военно-морскую базу Англии. В Олдершоте показали маневры сухопутных войск — десять тысяч солдат. Атаки конницы, пальбу артиллерийских батарей. Новейшие типы оружия. Они видели, как стреляло 111-тонное орудие.

Командовал маневрами генерал Вудс. Послов познакомили с ним и не преминули сообщить, что это он разгромил зулусское войско в 1879 году и преподнес королеве Виктории копье зулусского короля. Одновременно их заверяли в гуманности Англии — в том, что она никому не даст в обиду их народ.

В общем, считалось, что на них произвели впечатление и мощь Англии, и ее великодушие.

Состоялись две встречи с министром колоний лордом Натсфордом. Во время заключительной беседы он передал ответ королевы Виктории на письмо Лобенгулы, состоявший из нескольких неопределенных и ни к чему не обязывающих фраз.

Против охотников за «концессиями» британское правительство, конечно, не приняло никаких мер Выполнено было только одно пожелание Лобенгулы — послать к нему представителя королевы Министерство колоний воспользовалось этой наивной просьбой, и через несколько месяцев был назначен английский резидент в Булавайо — не кто иной, как Джон Моффет.

Правда, недоразумение скоро обнаружилось. На письмо английских колониальных властей Лобенгула ответил в августе 1889 года: «Что касается предложения Ее Величества направить ко мне посланника или резидента, то я благодарю Ее Величество, но он мне не нужен. Я обращусь с этой просьбой, когда в том появится нужда». Но с этим письмом не посчитались.

Да еще королева послала Лобенгуле свой портрет, золотую цепь с монетой в пять суверенов, а послам подарила браслеты.

Спутники послов самонадеянно думали, что тем нравилось все «цивилизованное», европейское. Моунду казалось, что им «так нравились европейские костюмы», в которые он их облачал. Каково же было его изумление, когда после возвращения послов в Южную Африку и с приближением к родным местам на них становилось все меньше европейских одежд: они украдкой избавлялись то от одной части туалета, то от другой.

И вот наконец они дома. Вернувшись на родину, два месяца не покидали Лобенгулу — день за днем рассказывали о своих впечатлениях. Иногда их слушали до семидесяти индун. Что говорили Мчете и Бабиян? Конечно, они рассказывали о белых людях.