Сесиль - [25]

— Я знаю, сударь, таково и было мое первоначальное намерение; но бриллианты принадлежат не мне, они принадлежат моей матери, и когда я сказала ей об этом, она решительно отвергла мое предложение.

— О, как это на нее похоже! Такое решение слишком разумно, ей не понять! — воскликнул г-н Дюваль и тут же, спохватившись, добавил: — О, простите мои слова, госпожа баронесса, они вырвались у меня невольно.

— Ничего страшного, мой друг, я знаю, у моей матери есть маленькие слабости, но вы, как я заметила, нередко проявляете доброту, не обращая на них внимания. Однако вернемся к предмету моего письма, дорогой господин Дюваль, — вот брошь, которая стоит примерно десять тысяч франков, прошу вас обратить ее в деньги.

— Я с радостью готов это сделать, — отвечал г-н Дюваль, взяв брошь и разглядывая ее со всех сторон. — Хотя, когда я говорю «с радостью», — продолжал он, — это пустые слова, ибо, признаюсь вам, на сердце у меня становится тяжело при виде того, как вы мало-помалу лишаете себя остатков своего состояния.

— Что поделаешь, дорогой господин Дюваль, — с грустной улыбкой отвечала баронесса, — приходится принимать испытания, ниспосланные Богом!

— Но вы сами признались, госпожа баронесса, — возразил Дюваль, — я еще раз прошу прощения за свою настойчивость, но вы признались, что уже отдали половину своих бриллиантов. На эту половину вы прожили шесть или семь лет; второй половины вам хватит еще на шесть-семь лет, а что станется с вами потом?

— На все воля Божья, господин Дюваль.

— И у вас нет никакого определенного плана?

— Нет.

— Никакой надежды впереди?

— Я надеюсь, что король Людовик Восемнадцатый возвратится во Францию и тогда нам вернут конфискованное имущество.

— Увы, госпожа баронесса! Вы прекрасно знаете, что надежде этой суждено угасать с каждым днем. Бонапарт сначала был главнокомандующим, потом стал консулом, затем — первым консулом, далее, как говорят, он собирается провозгласить себя императором. Ведь вы не из тех, кто верит, будто в его намерения входит вернуть трон Бурбонам, не так ли?

Баронесса покачала головой.

— Так вот, повторяю, пройдет пять или шесть лет, и что вы станете делать?

Баронесса вздохнула и ничего не ответила.

— Мадемуазель Сесиль четырнадцать лет, — осмелился сказать г-н Дюваль.

Баронесса смахнула слезу.

— Через два-три года ее придется как-то устраивать.

— О дорогой господин Дюваль! — воскликнула г-жа де Марсийи. — Лучше не говорите об этом. Когда я думаю о судьбе, которая ожидает это милое дитя, то начинаю сомневаться в Провидении.

— И напрасно, госпожа баронесса, надо уповать на то, что Господь посылает на землю своих ангелов не для того, чтобы их покинуть; ее полюбит какой-нибудь благородный юноша, который обеспечит ей богатое, счастливое и почетное существование.

— Увы, дорогой господин Дюваль, Сесиль бедна, а самоотверженность встречается так редко; к тому же кто станет искать ее тут? За десять лет, что мы здесь живем, кроме вас и Эдуарда, ни один мужчина не переступил порог нашего дома. Кстати, прошу прощения, дорогой господин Дюваль, но я забыла спросить вас о жене и сыне. Как поживает милейшая госпожа Дюваль? А дорогой Эдуард?

— Благодарение Небу, хорошо. Спасибо, госпожа баронесса, и, к слову сказать, я доволен Эдуардом. Это, госпожа баронесса, славный мальчик, за которого я готов поручиться как за самого себя, и я уверен, он сумеет сделать женщину счастливой.

— У него перед глазами пример отца, — с улыбкой заметила баронесса. — Надеюсь, он ему последует. Да, вы правы, женщина, на которой женится Эдуард, будет счастлива.

— Вы в самом деле так думаете, госпожа баронесса? — с живостью спросил Дюваль.

— Разумеется, какой смысл мне говорить не то, что я думаю?

— Как хорошо, что вы меня успокоили, госпожа баронесса, это придает мне смелости. Так вот, признаюсь вам, я приехал сюда с намерением обсудить с вами один план. В Лондоне мне казалось, что нет ничего проще; но чем ближе я подъезжал к Хендону, тем яснее сознавал всю смелость, дерзость и, я бы даже сказал, смехотворность этого плана.

— Я вас не понимаю, господин Дюваль.

— Это лишь доказывает, что мой план выходит за рамки обычного.

— Подождите, — возразила баронесса, — мне кажется, тем не менее…

— Вы улыбаетесь, и это меня успокаивает, я сказал вам, что мадемуазель Сесиль сделает мужчину счастливым, а вы мне сказали, что Эдуард сделает счастливой женщину.

— Господин Дюваль…

— Прошу прощения, госпожа баронесса, прошу прощения, я знаю, это большая дерзость, не думайте, что я забываю о расстоянии, которое нас разделяет; но, по правде говоря, как вспомню о случайности, сблизившей наши столь далекие друг от друга существования, так начинаю уповать на Провидение, пожелавшее почтить и благословить мою семью; к тому же столько всего уладится, госпожа баронесса! Я не говорю о нашем маленьком состоянии, которое я предлагал вам, — вы от него отказались; но, видите ли, в Англии коммерция — дело почетное, так вот, мой сын будет банкиром… Ах, Боже мой! Я прекрасно знаю, что зваться просто-напросто госпожой Эдуард Дюваль — это слишком мало для дочери баронессы де Марсийи и внучки маркизы де ла Рош-Берто; но, видите ли, будь мой Эдуард даже герцогом, ничего бы не изменилось, и дай Бог, чтобы он стал им и чтобы у него были миллионы, которые он мог бы положить к ногам мадемуазель Сесиль; поймите, он положил бы их, как готов положить те триста или четыреста тысяч франков, которые у нас есть. Боже мой! Вы плачете?