Сесиль - [19]
Как мы уже говорили, благодаря избранному баронессой методу воспитания, ни одно занятие не предлагалось ребенку в виде труда, и, тем не менее, если мысли девочки слишком долго сосредоточивались на чтении, уроке музыки или рисования, мать полагала, что ребенку необходимо развлечение, и тогда открывалась дверь в сад.
Для Сесиль сад этот был настоящим раем.
Сначала баронесса ухаживала за ним сама и собрала в нем самые красивые цветы, какие она только смогла отыскать. Это были лилии, кусты роз, купы боярышника и бульденежа, радовавшие глаз и обоняние. Сесиль, в своем коротеньком платьице, наполовину открывавшем ее ножки, с развевающимися светлыми волосами и бархатистыми щечками, казалась еще одним цветком в этом цветнике. К тому же маленький садик был не только царством лилий и роз, он заключал в себе целый мир, хотя и крохотный; тьма насекомых кишела в траве, и порой кто-то из них, словно живой изумруд, пересекал аллею; великолепные бабочки с перламутровыми крыльями дождем сыпались с неба и, порхая, выписывали над этим блестящим ковром причудливые, замысловатые узоры; наконец, щеглы и славки, перелетая с ветки на ветку, носили корм своим птенчикам, а те, открыв клюв, тянули шею из гнезда, свитого из мха и сухой травы.
Так как баронесса никого не принимала, малышка Сесиль была полностью лишена общества детей своего возраста и потому сад стал ее вселенной. Цветы, бабочки и птицы заменили ей друзей. По первому ее слову баронесса объяснила девочке, каким образом все идет от Бога и как все получает жизнь от него. Она объяснила ей, как оживляет природу солнечный луч, обратив ее внимание на то, что утром цветы раскрываются, а вечером закрываются; что бабочки, слетавшиеся в жаркий полуденный час, исчезали задолго до наступления ночи; что птицы, просыпавшиеся вместе с зарей, засыпали, когда начинало смеркаться, не спал один лишь соловей, чья песнь звучала во тьме словно молитва, словно ночной гимн, словно мелодичное эхо. Так вот, это чириканье с утра до вечера, пламенные порывы летающих цветов, что называются бабочками, нежный аромат земных звезд, именуемых цветами, — все это, согласно религиозному и поэтическому настрою баронессы, было не чем иным, как молитвой, возносимой живыми существами и неодушевленными предметами, не чем иным, как способом, каким птицы, бабочки и растения прославляли и воспевали Всевышнего.
Но из всех своих друзей Сесиль больше всего любила цветы. Когда девочка бежала за прекрасной бабочкой с золотыми крыльями, та выскальзывала у нее из рук; когда ей хотелось достать щебечущую в кустах птичку, та улетала и продолжала петь на каком-нибудь дереве, куда девочка не могла добраться; зато цветы, ее дорогие цветы позволяли себя целовать, гладить и даже срывать. Правда, стоило их сорвать, как они тут же теряли свои краски и аромат, печально увядая и в конце концов умирая.
На примере одной розы на крепком стебле баронесса поведала дочери, что такое жизнь, а на примере сломанной лилии объяснила, что такое смерть.
С той поры Сесиль не срывала больше цветов.
Эта убежденность в том, что под кажущейся бесчувственностью теплится полнокровная жизнь, способствовала возникновению особых отношений между девочкой и цветами, ее друзьями, и юное воображение всему находило объяснение. Так, цветы для нее были больными или здоровыми, грустными или веселыми, она сочувствовала одним и радовалась вместе с другими. Если они болели, она ухаживала за ними, поддерживала их; если они бывали печальны, она их утешала. Однажды, придя в сад раньше обычного и увидев, что лилии и гиацинты покрыты росой, она вернулась в слезах, уверяя, что цветы плачут от горя; в другой раз баронесса, проходя мимо, увидела, как она давала кусок сахара розе: у той упало несколько листиков и девочка хотела утешить ее.
Поэтому на рисунках, сделанных карандашом, и в причудливых фантазиях иглы на первом месте у девочки всегда оказывались цветы: стоило ей увидеть цветущую лилию, более красивую, чем остальные, как она тут же делала рисунок, словно запечатлевала друга; стоило ей увидеть розу всю в бутонах, казавшуюся ярче других, как она переносила ее на свою вышивку, чтобы сохранить в памяти. Так всю весну, лето и осень Сесиль жила действительностью, а зимой ее окружали образы.
После цветов Сесиль больше всего любила птиц; подобно воробьям Жанны д’Арк, садившимся на плечо Вокулерской девы и искавшим себе пропитание даже на ее груди, птицы в саду маленького домика мало-помалу привыкли к Сесиль. В самом деле, чтобы избавить их родителей от долгих поисков, Сесиль приходила раза два или три в день и разбрасывала зерна возле деревьев, где ее сладкоголосые гости свили себе гнездо, и, так как она не трогала деток, отец с матерью не боялись ее, да и птенчики, привыкнув к девочке, не испытывали никакого страха перед ней, и сад превратился для Сесиль в настоящую вольеру, обитатели которой, едва увидев ее, заводили свои самые нежные песни, неотступно следуя за ней, словно куры за птичницей, а когда она разговаривала с цветами или читала под зеленым сводом, они так и вились вокруг нее.
