Сержант в снегах - [29]

Мы возвращаемся в избу и начинаем ощипывать кур. Ставим кипятить воду, кто приносит солому для подстилки, кто дрова.

Рассаживаемся на лавках вокруг огня. Нам хорошо, мы довольны и ни о чем сейчас не думаем. Но и тут нас не оставляют в покое. Входит капитан.

— Ригони, что ты тут делаешь? — говорит он и сразу возвращает меня на землю. Окидывает взглядом кур, огонь, солому, дрова. — Что вы тут делаете? — повторяет он. Входят адъютанты, ездовые, связные.

— Ригони, перебирайся со своими людьми и оружием вон в ту избу, — говорит капитан и показывает сквозь открытую дверь и снежную пелену на избу в глубине балки. — Внизу установишь пулеметы вон в том направлении. В любой момент нас могут атаковать русские солдаты или партизаны. Установите пулеметы, а отдыхать и отогреваться будете по очереди.

Он оставил себе и теплую избу с горящей печью, и солому, даже кур нам не отдал. Антонелли в ярости, остальные тоже ругаются, но, как всегда, следуют за мной. Это хуже, чем идти в атаку. Мы спускаемся к окраине деревни. Изба пуста, и в ней адски холодно. Мы устанавливаем пулеметы и пытаемся разместиться получше. Разжигаем огонь. Но валит густой снег, и пулеметы быстро покрываются коркой льда. Так из них и выстрела не сделаешь. Один из пулеметов я заношу внутрь, а другой ставлю в проеме между дверями, направив стволы в степь. Чуть позже капитан прислал нам две курицы, и мы варим их в котелках. Может, нас хоть теперь оставят в покое.

Стою на пороге, смотрю, как падает снег, и вдруг слышу отчетливый шум моторов. Самолеты. Они летят низко над землей, но сквозь пелену снега не различишь, наши они или русские. Шум приглушенный. Но я отчетливо вижу, что от самолетов отделяется что-то темное и сразу же раскрываются парашюты. Бегу предупредить капитана. Я решаю, что это русский десант. Парашютов много, и они медленно опускаются на холм прямо против нас, сразу за фруктовыми садами.

Капитан смотрит вверх, не зная, что и подумать. Но тут мы узнаем, что это не русские десантники, это немцы сбрасывают на парашютах боеприпасы, медикаменты, бензин.

Возвращаюсь к взводу; куры уже сварились, и мы поделили их на пятнадцать человек. Но спокойно поесть так и не удается. Перед избой остановились сани, в которых лежат раненые из группы «Бергамо», с ними капитан. Он просит приютить их:

— Все остальные избы уже заняты. Впустите нас, — говорит он. — Ведь у нас раненые.

Тем временем подъехали вторые сани, мы освободили им избу и оставили куриный бульон.

Попробовали устроиться неподалеку в маленьком хлеву, но он открыт всем ветрам. Капитан прислал связного сказать, что возле нас на случай нападения русских занял позицию взвод другой роты, а мы можем отдыхать. Но где найдешь теперь избу, чтобы проспать в ней ночь? Уже почти совсем темно. Стучимся в одну избу, в другую — все заняты. Наконец нам удалось отыскать наших стрелков. Они впустили нас к себе. Но всем в одной избе не разместиться: на столе, под столом, под лавками, на лавках, на печи, на полу — везде люди. Я так и остался стоять возле печи. И то слава богу: на улице метель, а тут тепло. Даже слишком тепло. Изба пропиталась паром, дымом и запахом пота. Тардивель спрашивает, успел ли я поесть. Они закололи овцу, и Тардивель протягивает мне печенку, обжаренную на жире и приправленную луком. До чего же вкусна эта печенка, а Тардивель, прослуживший три года в Африке и целых восемь в горных войсках, — самый настоящий друг.

Ченчи, взвод которого обосновался в избе напротив, прислал сказать, что, если мы в своей избе не умещаемся, несколько человек могут перейти к нему. Отправляемся туда вчетвером. Я забираюсь под стол, вытягиваю ноги, и мне кажется, что в мире нет места лучше. Керосиновая лампа горит все слабее. Ченчи вполголоса беседует с одним из солдат, слышен хруст соломы, треск поленьев в печи и мирное похрапывание уснувших. А я вспоминаю полную луну, освещавшую озеро, дорогу, обсаженную с обеих сторон душистыми фруктовыми деревьями, нежный голос, серебристый смех, плеск волн, набегавших на берег. И все-таки здесь лучше; на улице метет, и я засыпаю.

Стучат. Стучат в дверь. Не грубо, а тихонько, по-городскому. Стук вежливый, но настойчивый. Несколько человек проснулись и недовольно ворчат. Лейтенант Ченчи недоумевает: кто бы это мог быть? Стук не прекращается, а за окнами завывает метель. Поднимаюсь в темноте, иду отпирать дверь. Итальянский солдат, без шапки и без шинели. Спокойно смотрит на меня. Невозмутимо говорит:

— Добрый вечер, господин инженер. Ваш отец дома?

Я пристально гляжу на него.

— Добрый вечер, — отвечаю. — Проходите, пожалуйста.

А он опять:

— Ваш отец дома, господин инженер?

— Да, но он спит. Что вам угодно?

— Я пришел насчет статей, — отвечает он. — Позаботьтесь об их опубликовании. Я зайду попозже, когда ваш отец встанет. До свиданья. Зайду попозже.

Он спокойно уходит, склонив голову и заложив руки за спину; исчезает в метели, в ночи. Я возвращаюсь, и Ченчи спрашивает:

— Кто это был?

— Один человек, он искал моего отца, принес статьи для публикации. «Зайду попозже, господин инженер, до свиданья».

Ченчи молча глядит, как я снова устраиваюсь под столом. Внезапно мы вздрагиваем от треска — пуля угодила в окно и, разбив стекло, вонзилась в стену прямо над моей головой.