Серый - цвет надежды - [58]

— С какой это Женькой? — спрашивал Федя металлическим меццо-сопрано.

— А из шестого отряда!

— Врешь?!

— Ну, спроси у Михрютки, ее только сегодня посадили.

— Михрютка! Михрютка! Первая! Правда, что ль?

— Черт ее знает, я им свечку не держала. В ларек, правда, в месте ходили.

— Ну, я ж ее!

И побьет Федька свою Лизку, выйдя из ШИЗО, или — еще того лучше вскроет себе вены, чтоб доказать любовь и чтоб «изменщица» опомнилась. Лагерные врачи, сатанея от этих постоянно вскрываемых вен, зашивают их без наркоза.

— Ори, ори, в другой раз вскрываться не будешь!

Может, конечно, и не будет. Но показывала же мне в больничке сорокалетняя Ксюха сплошь изрезанные руки — шрам на шраме! И все от несчастной любви. «Коблы», обязанные, как и все прочие, носить косынки, повязывают их особым манером, чтобы было похоже на мужскую кепку. Стараются говорить басом, ходят враскачку, делают татуировки. Сами себе не стирают: на то есть их «половинки». Доходят до полной невменяемости даже те, кто имел нормальные семьи на свободе. Я слышала, сидя в очередном ШИЗО, дикую сцену. Начальница отряда пришла уговаривать такую «половинку» выйти из ПКТ на свидание к мужу и двухлетнему сыну.

Никакие свидания в ПКТ не положены, но тут администрация то ли сжалилась, то ли решила разбить лагерную «пару сожителей». Сам по себе приезд мужа на свидание — в уголовных лагерях не частая вещь. Большинство мужчин не ждет своих попавших в беду жен — разводятся. Бывают, конечно, исключения, но редко. Это вам не политзэки, которые, бывало, ждали друг друга по двадцать лет. Тот приехавший муж был, видимо, одним из таких исключений. И вот — беспрецедентно! — им позволили свидание!

И она не пошла. Наотрез отказалась выйти из камеры к мужу и сыну. Тщетно уламывала ее изумленная начальница отряда — у нее была уже другая, лагерная любовь! Ее Сашка, слушавшая это все из соседней камеры, могла быть довольна…

Конечно, не все в уголовных лагерях идут на такую любовь. Даже не берусь утверждать, что большинство. Но самая частая тема в ШИЗО-ПКТ — об этом. Все это обрастает целым клубком интриг, вранья, ссор и примирений. Бывает, сидят в разных камерах — и день-деньской выясняют отношения, и все через ту самую трубу, к которой ты прижимаешься иззябшим телом. За пятнадцать суток десять раз помирятся и столько же поругаются. Иногда кажется, что основа — даже не эта их любовь, а физиологическая потребность иметь в лагере полный букет эмоций: и ненависть, и зависть, и желание по-женски нравиться, и азартную дрожь риска. Вырабатывает ее печенка сколько-то желчи в сутки — значит, надо с кем-то поругаться или подраться. Хочется ей поплакать — значит, надо помириться или спеть жалобную песню. Примитивно? Но послушали бы вы эти бесконечные, как два тюремных дня одна на другу похожие сцены! Можно было заранее предсказать, кто с кем к отбою будет объясняться в любви, а кто — поливать друг друга монотонным матом — чтоб объясниться в любви наутро… А все вместе оставляло ощущение рвущейся в крик жалости — несчастные, несчастные! До чего же вас довели?! Хорошо, вы не умеете владеть собой, не знали настоящей любви, вся лагерная мука переходит у вас в агрессивность, а культура для вас — отвлеченное понятие. Но вы ли одни в этом виноваты? И — виноваты ли вообще? Или все-таки виновны те, кто держит вас сейчас в свинской грязи, натравливает друг на друга, издевается просто от нечего делать — чтоб знали руку?! И труд превращается для вас в ненавистную каторгу, лучше которой — искусственные переломы и сахарный туберкулез! Они хотят вас перевоспитать? Сделать из вас полноценных людей? Как бы не так! Им просто нужны рабы — жалкие, бесправные и всегда во всем виноватые.

А когда вы, с отметкой о судимости в паспорте, выйдете «на свободу» с исковерканной душой — к вам явится участковый милиционер осуществлять над вами надзор. И будет он над вами царь и бог — ему запросто устроить вам статью по хулиганству, например, и упечь обратно в лагерь. Скажите спасибо, если он потребует от вас только денег. А то ведь может потребовать и такого, что вся лагерная любовь покажется вам верхом целомудрия!

И когда все-таки хоть некоторые из вас (и многие!) сохраняют в этой дикой реальности человечность и доброту — остается поражаться тихой стойкости женской, иногда даже не осознающей себя, но живой души.

Потом, летом 86-го, у меня будет возможность поговорить на вольные темы с начальницей отряда этого же лагеря (устроит мне КГБ такую «случайную» встречу). И когда я заговорю с ней о лагерных жестокостях, к которым и она причастна, она вскинет на меня непонимающие глаза:

— Вы их просто плохо знаете! Это же не люди, а животные! С ними по-хорошему нельзя.

И я, знавшая вас, мои соседки по ШИЗО, в ваших слезах и радостях, отчаянно-тоскливой вашей брани и диковатых песнях, и в нежданной вашей жалостливости — ей не поверю, что вы — не люди. Только посмотрю с сомнением на нее: а ты-то сама — человек ли, голубушка? Или только кадавр? Есть ведь в фольклорах всех народов этакие тела без души, прикидывающиеся людьми. И всегда, по легендам, они агрессивны и ни на что кроме зла не способны…