Серые пчелы - [12]

10

Весь оставшийся день отлеживался Сергеич, прислушиваясь к себе, как к родному прихворавшему ребеночку. И кашель свой собственный как чужой прослушивал, будто разделился он временно надвое: на себя-больного и себя-врачевателя. Так уже не раз бывало. Так вообще с каждым происходит, кто один, сам по себе живет! Он же тогда и поваром, и едоком становится. И уборщиком, и тем, кто чистоте радуется.

Правда, чтобы отлежаться, пришлось ему, «изломанному» вчерашним ползаньем по морозу под украинские позиции, угля в дом на весь день занести да и водой из колодца впрок запастись.

Вот и приготовился Сергеич, как человек, никогда на постороннюю помощь не рассчитывающий, к отлеживанию основательно и ответственно. Ведь отвечал он за свое здоровье не только перед собой лично, но и перед пчелами! Случись что с ним, погибнут они во всем своем множестве, а становиться, пусть даже и не по собственной воле, губителем сотен тысяч пчелиных душ Сергеичу было никак нельзя. Такой грех, такая тяжесть настигнут его и после смерти там, где бы он вслед за своим последним вдохом ни оказался! Настигнут и все равно покоя не дадут: заставят умереть еще и еще раз, за каждую умершую по его вине пчелу, и не важно: трутень это был или пчеломатка! Все равно! И будет он, уже мертвый, умирать и умирать бесконечно, пока не окажется на такой адской глубине смерти, ниже которой никому опуститься не удавалось!

В общем, лежал Сергеич до обеденного времени в тепле и сомнениях. А потом тепло сомнения победило, и уже отходило от вчерашнего мороза тело его, согревалось, набиралось новых сил, восполнявших силы вчера потраченные.

Иногда окунался он в дрему, иногда проваливался в сон. Просыпался и снова глаза закрывал. В какой-то момент так жарко ему во сне стало, что приснилось, будто они вдвоем с Виталиной под одеялом лежат. И ее горячее тело Сергеича, уже почти проснувшегося, перегревает и на любовь настраивает. И вот во сне настроился он на любовь и даже на бок, лицом к жене повернулся. Обнять ее захотел да прижаться. Руку к ней протянул и снова проснулся. И тут то ли во сне, то ли на самом деле слезы на его закрытых глазах выступили. Может, от боли воспоминаний, может, от жалости к себе, которая только так во сне и могла проявиться. За пределами сна, в своей явной жизни повода жалеть себя он не видел. Все у него было в порядке и под контролем. Ну если и не все, то почти все!

А в другой раз, уже во время послеобеденное, после того, как чаю с медом выпил и снова лег, приснилось ему, что он на ульях спит. На шести своих ульях, в лежанку составленных.

И во время сна показалось ему, что не один на один он со своими пчелами! Показалось, что рядом кто-то еще есть. Он во сне глаза открыл, голову приподнял. А вокруг красота! Деревья зеленые ветвями с солнцем играют, над головой антоновки висят налитые. Глянул в другую сторону, а там на раскладном рыбацком кресле бывший их губернатор сидит и книжку читает, и посмеивается, будто сама книжка его смешит. Заметил губернатор, что пчеловод глаза открыл. Оторвал взгляд от книги. Кивнул приветливо. Понял тогда Сергеич, что гость тоже хочет на пчелах полежать. Поднялся, тонкий матрац поправил. Двух охранников губернатора чуть в сторонке под сливой заприметил. Стоят себе молча, в спину хозяину смотрят.

– Ой, извините, – заговорил Сергеич во сне важному гостю. – Я и не услышал, как вы подошли!

– Да чего там? – пожал плечами гость, и улыбка тяжелая-тяжелая, почти в килограмм веса, на большом его лице появилась. – Можешь еще полежать, если хочешь!

– Нет, что вы! – засуетился Сергеич. – Я сейчас, в дом за простынкой чистой!

Сонный, слушая в голове еще жужжание пчел, словно на магнитную пленку записанное, в дом сбегал.

Губернатор свои туфли удивительные снял и аккуратно носками острыми перламутровыми возле ступеньки-табуреточки на травке поставил. Уселся осторожно на средний улей. Развернулся, ноги на лежанку забрасывая. На спину улегся. Перед тем как глаза закрыть, усмехнулся, заметив, что пчеловод снова в изумлении на его туфли пялится.

Может из-за того, что сон этот особенно летним и теплым оказался, задержался в нем Сергеич на дольше, чем в других снах. Даже дольше пробыл он в этом сне, чем в том, в котором жаркая жена Виталина рядом под одеялом лежала.

А к вечеру, когда голод его с кровати поднял, ощутил Сергеич себя заново собранным и смазанным, как отремонтированный на совесть механизм. И даже вермишель без масла и разнообразия, а только с солью, съел он с аппетитом и почти с удовольствием. Радовался он, конечно, не столько вкусу еды, сколько вернувшейся в тело бодрости и особенно тому, как легко ему жевалось. Ведь в чем нездоровье прежде всего проявляется? В том, что человеку челюстями работать не хочется! Теперь же, после сна, хотелось Сергеичу всего: и есть, и чай пить, и еще пару ведер угля на ночь со двора принести. Но уголь в ведрах еще не закончился. А слишком много угля в комнате – тоже не очень хорошая штука, ведь каждая вещь со своей пылью приходит! А угольная пыль – одна из самых вредных. Это ж она Сергеича инвалидом сделала. Но это так, по медицинским бумагам и по документам пенсионного фонда. А бумаги медицинские ему докторша из поликлиники шахтоуправления выписала. Он ей трехлитровку меда в подарок принес. Она улыбнулась тогда, сказала «ну и ладно!» и сделала его хронически больным. А был ли он таким больным? Бог его знает! Да, кашель иногда до слез в глазах его мучил, а иногда исчезал на месяц-другой. Вот и сейчас угольная пыль, поднимавшаяся при пересыпании топлива в буржуйку, Сергеичу не докучала.