Серпы - [8]

— Вы говорите, каждый случай индивидуален… Послушайте, все мальчики у меня во дворе носили одинаковую стрижку: подбритый затылок, а впереди такой длинный чубчик. А меня так не стригли. У меня были обыкновенно подстриженные волосы и мальчики смеялись: «Ну и битлы ты отпустил!». Я злился…

Когда мы играли в войну- все мальчики играют в войну, потому что дети чувствуют настоящее- так вот, когда мы играли в войну, профессор, я хотел быть немцем… В пять, в шесть, в семь лет я хотел быть врагом этих мальчиков… Еще я был бледнолицым, истребляющим политически близких к идеологии КПСС индейцев. Это протест, ставший образом жизни.

Враг моего врага- друг мне, так ведь? А друг моего врага- кто?

— Тоже враг…

— Нет. Друг моего врага- это источник информации.

Книжку «Как закалялась сталь» я перечитал раз двести… Я учился художественной, творческой ненависти. А знаете, что такое творческая ненависть? Это разрушение… В смысле приобретения опыта- это саморазрушение. Потому что всему мы можем научиться только у себя, только через себя, профессор. Разрушая, мы освобождаем колоссальное количество незадействованной прежде энергии… Мы поднимаем крышку саркофага, а там, профессор… там жизнь! Там другой, бурлящий мир, а ты не мертвечина, как уверяли нас пионервожатые, не аморальность, а иная мораль. Караваджо, с точки учительницы литературы, был аморальнейшим типом, но взгляните на его полотна и вы увидите, во что ему удалось преобразовать свою ясность…

— Ясность!?

Конечно, профессор, ясность. Сознательное пренебрежение принципами господствующей морали- это показатель очевидно поумневшего и начинающего освобождаться человека. Это уничтожение букетиков у подножия чугунной болванки- вождя…

Представьте, убийца вашей, например, бабушки, на протяжении всего вашего впечатлительного детства втолковывает вам, что бабушка была так себе человек, вредная бла старушка, отжила свое, надо было ее шлепнуть… А дату ее убийства вы теперь станете отмечать с радостью, переходящей в ликование, и жрать карамель с мандаринами, и выходить во двор с транспарантом: «Моя бабушка- мразь!»

Но это же не фатазии, профессор, это мое, да и ваше тоже, подростковое воспитание…

И вот я- преступник. Преступником я стал в детстве, когда играл бледнолицего гитлеровца. Преступник, потому что смог вымести из собственной башки все те, возложенные к подножию Большого пастуха жертвоприношения в виде кровавых гвоздик и кровавых же пионерских ошейников. И смена идола не смутила меня и не ввела в заблуждение… просто я стал еще злее. Надо ли объяснять, какие эмоции вызывают во мне все эти прислужники изваяний… какие эмоции вызвал во мне этот гаденыш- следователь, объявивший себя освободителем московских тротуаров от таких как я…

К ужину меня и Узбека выдворили из карцера. Заведующий отделением, тоже профессор, похлопал Узбека по плечу, одобрительно будто…

В палате состоялась торжественная встреча. Чеченец Леча, которого миновали разбирательства, восседал за столом, выстроив перед собой хоровую группу из четырех мальчиков. Мальчики были местами подбитые, в пластырях, в зеленке, один даже с перебинтованным черепом.

Едва мы вошли, Леча дирижерски взмахнул руками и густым грудным голосом пропел: «Что- то море не споко- й- но…» Дураки хором подхватили: «За волной бежит волна…» И дальше уже всей палатой:

«По волнам несется шху- у- на,

Шхуна Черная звезда…»

Чем все закончилось?

Все просто.

До последнего мгновения Узбек был убежден, что его признали невменяемым. Убеждение было основано на том, что его признали невменяемым. Убеждение было основано на том, что за несколько дней до комиссии профессор показывал Васю Узбека студентам… Водил по нему указкой, демонстрировал слайды, употреблял множество латинских терминов, снова водил указкой… «Вот здесь у испытуемого был мозг, но его вытрусило большим ташкентским землетрясением»- так слышалось Узбеку.

На самом деле профессор демонстрировал будущим психиатрам классического симулянта.

Васю увезли из Серпов за неделю до меня.

Дальнейшая его судьба мне не известна.

А я…

Я вот — сижу в одиночной камере, пишу автобиографические юморески, потому что делать, в общем- то, больше нехера… Если кто- то, конечно, воспринимает подобный юмор. За окном декабрь, белые мухи и несколько часов до Нового года. У меня ксть чай, сигареты и несколько плиток присланного Ланой шоколада. Из- за двери слышно радио. Знаменитым козлетоном Михаил Боярский сообщает радиослушателям о том, что возле ног его- ап! — сели какие- то тигры… Но мы же понимаем, что нет возле его ног никаких тигров… Да и самого Боярского тоже нет. Он сдох давно, сразу вслед за Валерием Леонтьевым, вместе с этой, у которой бородавка на роже, с Анней Вески.